Ему все завидовали: кто - черной, кто - белой завистью. Те, что завидовали черной, писали разгромные злобные рецензии на каждое новое его творение, а те, кто белой, превозносили его до небес. И те, и другие неплохо на этом зарабатывали, а некоторые даже состряпали себе имя на его имени. Так, например, блестящая трактовка восьмого сонета, написанная критиком П-вым, едва ли не более популярна, чем сам сонет. А критический обзор литературоведа Н-ского, несмотря на некоторую предвзятость, хоть и указывает на незначительные недостатки "Белой прозы", в то же время нисколько не умаляет ее несомненных достоинств.
Вполне возможно, впрочем, что большую роль играет еще особая манера чтения и весь имидж поэта, созданный одним из самых высокооплачиваемых имиджмейкеров Столицы. Артистизм в сочетании с обаянием сделали поэта столь популярным что поклонницы готовы продать последнее платье, чтобы взглянуть на своего кумира.
Как всегда перед выступлением верные девочки толпятся у гримерной в ожидании, когда приоткроется дверь, и перешептываются:
- Вон, вон он! Ах, я сейчас умру!
- Что это с ним? Будто неживой сидит.
- Тише! Ты не понимаешь, - в образ входит.
Перед самым выходом поэта на сцену администратор погонит их, безбилетных,к парадному крыльцу, где они еще полтора часа промерзнут в бесполезном ожидании светила поэзии.
*****
Вот и сны уже стали сниться. Да все какие-то дикие. Приснилось сегодня, будто лицо мое стало вязким и рыхлым, как опарное тесто, и медленно стекло под подбородок, обнажив желтые кости черепа. Он теперь и ночью не уходит. Не оставляет меня в покое ни на минуту. Хорошо хоть не научился проникать в затуманенный алкоголем мозг. Зато придумал - через сны меня пугает. Хочет надо мной полной власти. Жаль, сегодня с утра нельзя глотнуть - сейчас придут. Опять эта мука - творческий вечер. И все как обычно: контрастный душ, массаж, "сделать" лицо, капли в глаза, стопка бумаги, муторное выдавливание строк (а руки трясутся, строчки прыгают, разъезжаются). Тоньке - перепечатать. Плотный обед (тошнит от еды!) Проклятый сок (а хочется водки!) Послеобеденный сон (а сна нет, потому что Он здесь, диктует, зудит в висках). Снова душ, костюм - рубашка - галстук. Автомобиль. Какой-нибудь клуб. Гримерка. Толпа восторженных дур с надоевшими вениками (Тоньке напомнить, чтоб не смела домой брать, ни одного!) Полчаса в гримерке. Молча, без сил (не зуди! Помню я все наизусть! Дай посидеть спокойно, унять дрожь. Ты же знаешь, как я ненавижу эти выступления, этих зрителей, эту чушь, которую ты мне диктуешь, эту идиотскую пафосность! Ненавижу и боюсь. До дрожи в коленях. Ты хоть понимаешь, что стихи должно писать по вдохновению, а не вымучивать заковыристые рифмы? Ах, это тебе я известностью обязан? А на фига мне эта известность? И эти творческие вечера? Ведь на сцену шагаю, как в пропасть! Ах, известный поэт - человек публичный? Полтора часа стыда и муки...)
Ну, кажется, все. Ах, да, еще автографы! Улыбаться как можно непринужденнее. Только бы не заметили, как трясутся руки! Вот теперь - все! Через черный ход - и к машине! Верная Тонюшка коньячок уже приготовила. Жалеет меня. Знает про этого, второго. Только она и знает. Скорее домой - напиться! До блаженного забвения. Хоть на несколько часов избавиться от надоевшего голоса, от зуда в висках. Какая же это страшная болезнь! Как там у Сергеича? "Не дай мне, бог, сойти с ума"? Интересно, а у него это как было? Неужели так же? И у всех?
