Проза «Бродячий идальго.»

­Бродячий идальгоСергей Зельдин
               

«Дон дель Торо и Санчо Панчо не спеша трусили по пыльным дорогам Эстремадуры.
Дон дель Торо ехал налегке, а его доспехи и длинное дуэльное копье были приторочены  к  бокам  Серого.
- А что,  верный  мой Санчо, - обратился Дон дель Торо к своему оруженосцу. -  Давненько я не совершал подвигов, как ты полагаешь?
- Да, давненько, - пробурчал верный Санчо. - У меня даже зажили все болячки и прошли все колотушки.
- Твоя правда, - сказал ему Алонсо Добрый. - Бродячий рыцарь без подвигов подобен ржавеющему мечу. Но кто это, друг мой,  там на горе машет руками - не великан ли?
- Вовсе не великан, господин! - возразил встревоженный Санчо. - А всего лишь старая ветряная  мельница!
- А мне сдается, - сказал Рыцарь Печального Облика, - глаза твои обманывают тебя, ибо это великан, как Бог свят! Спешимся же скорее и оденем мои доспехи, пока великан не натворил неописуемых бед!
Причитающий Санчо  Панчо стал обряжать своего господина в его доспехи, а Расстягай  и Серый, пользуясь остановкой,  щипали травку и вели разговор:
- Славная потеха ожидает нас! - сказал Серый, усмехаясь.
- Кому потеха, а кому издерут все бока шпорами! - раздраженно фыркнул Расстягай.
И вправду, не прошло много времени, как Дон дель Торо всадил свои шпоры в худые бока своего скакуна, и они медленно поскакали к ветряной мельнице с копьем  наизготовку.
Санчо Панчо грянул свою боевую песнь:

                Жупайдия, жупайдас,
                Нам любая девка даст!
                Даст, даст, как не дать,
                Да почему бы ей не дать! -

ревел Санчо.
- И-а! И-а! - кричал Серый и взбрыкивал своими задними копытцами.
Дон дель Торо сшибся с великаном Мордабуром и закружился с ним в смертельном фанданго , из которого  выйти  живым   было суждено  лишь одному танцору.»

Вы прочли фрагмент из романа «Бродячий идальго» пера Анджея Казимировича Падержевского.
Возможно, что  эти строки вам что-то навеяли. Я и сам что-то такое замечаю.
То ли Сервантес, то ли кто-то еще.
Но не стоит осуждать автора,  Анджея Казимировича, которого я хорошо знаю, то есть знал, потому что он недавно умер. Нет никакого сомнения, что если бы Анджей Казимирович прошел полный курс лечения, он бы вспомнил, что еще раньше, до него, о ветряных мельницах уже писали.
Я и сам не чужд литературе и когда в молодости работал на стекольном заводе, написал рассказ о дедовщине в советской армии.
Время было глухое, тоталитарное. Молодежи не было чем заняться, кроме читать книги,  выступать  в самодеятельности, да  ходить в спортивные кружки. Слава Богу, сейчас такого нет.
А Анджей Казимирович и был тем самым корреспондентом, а по совместительству завпрозой в «Полесском комсомольце», куда я робко принес свой сырой «Микродембель».
Последнее время, лет двенадцать, мы уже не были приятели, поскольку  Анджей Казимирович перестал узнавать меня в толпе.
Напротив, с супругой его Веточкой мы тесно общаемся.
Откровенно говоря, мы  давно крутим с ней шуры-муры, но не думайте, что это во вред Анджею Казимировичу. Все же он из-за литературы давно уже не ценил  молодую жену как личность и как женщину. Я же человек горячий,  еще не старый, всего пятьдесят с небольшим хвостиком.
Современный мир меня ужасает, потому что я человек тонкий, когда-то не был чужд литературе и нахожусь во внутренней эмиграции, служа сторожем как Виктор Цой. Или нет, Виктор  служил кочегаром. Или дворником.
Анджей же Казимирович весь отдался писаниям, когда пошел на пенсию.
Кроме «Бродячего идальго» он создал  еще два полнометражных полотна, но будучи отвергнутым в журнале «Криворожские огни», сжег их  одной бурной  ночью, переплюнув таким образом самого Гоголя.
Первый сожженный роман назывался «Зарубить старуху», а второй: «Пройдоха Здунек идет на войну».
«Бродячий» же «идальго», выдержку из которого мы с вами читали, писался Анджеем Казимировичем в последние годы  на фоне обострившегося душевного недуга.
Между прочим, я считаю его недуг лучшим признаком  гениальности Анджея Казимировича - вспомним хотя бы отрезанное ухо Ван Гога, или страшный конец Ги де Мопассана, я уже молчу о Ницше.
Анджей Казимирович всегда, даже в молодости, страшно любил литературу, очень много ее читал и пописывал  в газетах, где работал.
Но с годами, на пенсии, он уже всерьез отдался любимому  хобби.
Его «Бродячий идальго» оборвался на самом интересном месте, там, где Дон дель Торо  отправляется в крестовый поход освобождать Стамбул от турок.
Но дописать «Бродячего» автору уже не было дано.
Да-да, увы, в тот самый день, когда Веточка крикнула из кухни: «Ну ты будешь жрать, писатель?», - Анджей Казимирович погнался за ней с ножом для разрезания бумаг и гнался, пока она не спряталась  у соседей. Тут догадались позвонить в «скорую», те  приехали, поглядели, вызвали спецбригаду с улицы Лесной, а уже та поймала, упаковала Анджея Казимировича и отвезла  на Гуйву.
«Гуйва», так у нас в городе называют психбольницу закрытого типа в селе Гуйва, на берегу речки, тоже Гуйвы. Таким образом,  «попасть на Гуйву» означает то же, что «на Канатчикову дачу» или в Бедлам.
        Веточка  была безутешна, да и  я чувствовал себя осиротевшим.
И там, на Гуйве, он и умер от кровоизлияния в мозгу, не успев даже  приступить к лечению.
Монумент на могиле Анджея Казимировича изображает Икара после неудачного падения, а как по мне, то это вылитый  памятник Владимиру Высоцкому.
Не имеет значения, как «Бродячий идальго» попал ко мне. Могу только сказать, что измученная, с запекшимися губами,  вдова Падержевская сунула мне в руки  пухлую папку, бессвязно лепеча:
- Эта вещь убила его…  Забери ее… Я боюсь дель Торо как женщина!
Я и взял, на память.