Недавно прочитал один очень хороший рассказ об уличном музыканте и он
всколыхнул воспоминания юности, оставившие глубокий след в моей памяти.
Этими воспоминаниями я бы и хотел поделиться.
Начало семидесятых годов, жаркий июльский вечер, когда солнце так
разогрело асфальт, что на нем оставались следы каблуков модных тогда
шпилек. Я, школьник, только что окончивший восьмой класс, сидел в парке
на скамейке недалеко от пустой покоробившейся деревянной эстрады.
Книга попалась интересная, да и идти домой пока хоть ненамного не спал
этот удушающий зной, не хотелось совершенно. Тем более, что и дома
делать было абсолютно нечего. Мама была на работе, у нее шли какие-то
очередные испытания и она обещала вернуться только ближе к ночи. Друзья
все разъехались по дачам и пионерским лагерям, а я сидел в городе и ждал
маминого августовского отпуска.
Вдруг мимо меня, по направлению к эстраде, прошел старик, абсолютно
седой, в довольно потертом пиджаке в едва заметную серую клетку. Но
самое главное, почему я обратил на него свое внимание – это гитара, в
красивом жестком футляре с ручкой, которую он нес, закинув на левое
плечо. Он шел медленно, тяжело дыша и чуть-чуть приволакивая левую ногу.
С видимым трудом поднявшись на эстраду, он взял стул, стоящий в углу
под навесом, поставил его посередине чуть в глубине площадки, с трудом
сел на него, достал гитару из футляра и стал любовно подкручивать колки,
прислушиваясь к звучанию струн.
Я подошел поближе, прежде всего, чтобы рассмотреть саму гитару. У меня
была, конечно, не совсем обычная, на обычных в старших классах
музыкальных школ не играют, но вполне заурядная почти профессиональная
гитара. Но то, что я увидел в руках старика, поразило меня с первого
взгляда. Гитара была очень необычной формы, абсолютно черная, только
вокруг голосника черный цвет постепенно переходил в темно бардовый.
Взглянув на футляр, аккуратно положенный рядом со стулом, я заметил
табличку «Gibson L-50 1932».
А между тем старик закрыл глаза и начал играть. Господи, как он играл.
За моей спиной было семь лет музыкальной школы и, хотя гитара была для
меня вторым музыкальным инструментом, первым было фортепьяно, я был на
очень хорошем счету, всегда выступая на отчетных концертах. Я
заслушивался записями Би Би Кинга, Джеффа Бека, Чака Берри, других
знаменитых гитаристов, но я даже не представлял, что так можно играть на
обычной акустической гитаре.
Гитара, в руках этого старика, как-будто ожила и сама стала рассказывать
историю, историю любви, жизни и смерти. Она смеялась и плакала,
радовалась и печалилась, признавалась кому-то в любви, говорила то
нежным, мечтательным женским голосом, то взрывалась знаменитой мелодией
из седьмой «Ленинградской» симфонии Шостаковича. А я, не отрывая взгляда
от рук старика, заворожено стоял и слушал этот необыкновенный концерт.
Да нет, не концерт, это была история жизни человека, рассказанная с
помощью музыки. Мелодии иногда плавно перетекали одна в другую, иногда
обрывались на полуслове. Концерт продолжался минут двадцать. Последней
прозвучала мелодия "Лакримозы" из бессмертного реквиема Моцарта. Потом
музыка смолкла и настала тишина. За время концерта к эстраде подошли
несколько десятков людей и все они потрясенно молчали.
Пары стояли тесно прижавшись друг к другу, пожилые женщины, которых в
парке в это время было больше всего, прижимали к глазам разноцветные
платочки. Единственными звуками, нарушавшими тишину, было чириканье
стайки воробьев в ближайших кустах. Между тем, старик не торопясь уложил
гитару в футляр, и стал медленно спускаться с эстрады. Его сразу
окружили люди. Кто-то восхищался его игрой, кто-то пытался вручить
деньги, от которых он резко отказывался.
И тут одна женщина, такая же пожилая и седая, как и он, задала вопрос:
- Скажите, а почему вы нам сегодня играли?
Он остановился, с какой-то скрытой болью посмотрел на спрашивающую. На несколько секунд задумался, а потом ответил:
- Я прожил с моей женой долгую, счастливую жизнь. И на каждый день нашей
свадьбы я готовил особый музыкальный подарок. Сегодня это было бы в
пятидесятый раз, но три месяца назад ее не стало. Это был мой последний
концерт для нее, но я не смог играть в пустой квартире, просто не смог,
поэтому я здесь и спасибо вам, что слушали.
Потом он повернулся и медленно, своей шаркающей походкой, пошел к выходу из парка. А все долго, молча смотрели ему вслед.
