Что вижу, то пою.
Недавно обсуждали ситуации, когда стихи вроде и хорошие (или нам сказали, что хорошие), и читаем. Да, хорошие. С удовольствием воспринимаем эту хорошесть и помаленьку входим в "мир автора".
В ином случае текст с первого аккорда "забирает" в себя полностью:
Я пью за военные астры, за всё, чем корили меня,
За барскую шубу, за астму, за желчь петербургского дня,
За музыку сосен савойских, Полей Елисейских бензин,
За розы в кабине роллс-ройса, за масло парижских картин.
Я пью за бискайские волны, за сливок альпийских кувшин,
За рыжую спесь англичанок и дальних колоний хинин.
.....
Это даже уже не чтение, а пребывание в манифесте :)
пишу по памяти, вдруг не так - у большинства стихов есть "самиздатные" варианты. "Асти-спуманте" в них "душистое" и даже "пенИстое", а не весёлое, как Васёк Трубачёв. Блин, задорное.
Вдруг по ходу движения пришла первая строчка, а дальше устроил концерт, произнося про себя.
Откуда пришли военные астры, понятно. Неделю назад перечитывал донецкого француза Юрченко и рассматривал картины Рыженко.
Понятно и с астмой. Шёл по заводу, и повеяло "родным запахом горящих помоек" (С) Пелевин. Кстати, "помоек" он писал, или "мусорных куч"? "Помойки" я помню по детству - там было всякое влажное тряпьё, именно помои с кухонных вёдер (в этом доме Бобруйска не было канализации), белёсые сгоревшие лампочки. Такое практически не горит. А Пелевин точен. Вот это было вчера. Сразу испугался, а вдруг снова будет аллергия. Но нет. Покашлял, прошло, вспомнил первую строку, дальше не смог остановиться.
Зимой была аллергия, и ещё какая, целая астма. В натуре уже не мог дышать. Марш-бросок через пригородный лес, как всегда при всяких "орви", принёс облегчение через километр. Через два, как всегда, всё прошло. Как всегда, по пояс в снегу и сучья в рост, босиком и даже без маечки. Наш лес, кроме нескольких "маргиналов" и гадов - арендаторов, никому не нужен - завален так, что берцы на один раз, а акробатика в ватнике никак невозможна...
Зато в нём есть медведи, мой собственный рысь (лет 5 назад вынул из капкана), две собственные просто так знакомые лисы и две скопы.
Но назавтра снова задышка. Полыни нет, борщевик не помогает. Пришлось вычислять сильные лекарства, пока не задохнулся, и идти к врачу. Врач сходу предположил пищевую аллергию и велел анализировать. Наверно, не я один пришёл с этим.
Анализ показал, что это ёгуртики, которые ели неделю или больше. А ведь же когда попал в Питер, то со страхом смотрел на ихние глазированные сырки и ёгуртики. Как это они их едят. Но вот, страх потерял, и ассимилировался. И стал кушать, по ихнему подобью. И вот результат.
Устриц боялся и на гвардейцев смотрел исподлобья –
И ни крупицей души я ему не обязан,
Как я ни мучил себя по чужому подобью.
С важностью глупой, насупившись, в митре бобровой
Я не стоял под египетским портиком банка,
И над лимонной Невою под хруст сторублевый
Мне никогда, никогда не плясала цыганка.
Не знаю, какая там в Питере желчь дня, для меня это город пока ещё свежий, устричный - корабельный, и даже горный.
Ведь это портовый морской город. Мало кто из гостей Ленинграда бывал в нём на море.
Студент ошалело ковылял мимо рабочих с вёдрами, мостков и извёстки. А ведь это и было главное в городе.
Но под египетским портиком банка я стоял, и даже внутри мне показывали то самое кресло на винтовом лифте.
"Родной запах" горящих мусорок с прошлогоднии листьями и какой-то пластмассой - это скорее из Кунцево - со стороны разливов Сетуни, где учился в интернате.
Знаю и москву во времени и в пространстве лучше многих москвичей.
Филёвский парк, в котором в 20-е гг сочинил стихи поэт - настоящий астматик:
От черного хлеба и верной жены
Мы бледною немочью заражены.
Копытом и камнем испытаны годы,
Бессмертной полынью пропитаны воды,
И горечь полыни на наших губах.
Нам нож — не по кисти,
Перо — не по нраву,
Кирка — не по чести
И слава — не в славу:
Над нами восходят созвездья чужие,
Над нами чужие знамена шумят.
Впрочем, филёвский парк памятен также совсем другими играми.
И вместо ёгуртиков из елисейского бензина лучше будем есть Сало!
