Проза «Пир в избушке.»

­­­На небольшой поляне стояла избушка на страусиных ножках, а у дверей сидела чёрная пантера с горящими глазами. Иванушка вспоминал, как к избушке обратиться следует? Но пантера опередила его и, хлеща по бокам упругим хвостом, то ли промяукала, то ли сказала: « Ты свои присказки брось, избушка стоит как надо, и вертеться перед тобой ни задом, ни передом не будет. Ты лучше прямо сказывай, зачем пожаловал, что тебе в такую пору надобно?»

Иван-царевич малость оторопел от такой встречи и, сдерживая желание треснуть дубиной промеж наглых сверкающих глаз ( пусть пантера, а всё-таки просто большая кошка!), молвил: «Переночевать нельзя ли в избушке? а то на траве сыровато, туманы из болот ядовитые натягивает».

Пантера зевнула, обнажив огромные белые клыки, и бесшумно скользнула за дверь. Иван спешился, привязал роющего копытами землю коня, приосанился. Над трубой мертвенным светом сияла полная луна. Дверь тихонько скрипнула и взору царевича предстала девица, от вида которой он едва на ногах устоял. Стройная, но далеко не тростиночка, роскошная коса через плечо ниже пояса, сияющие неземным сетом глаза…
- Здравствуй, добрый молодец. Какого ты роду-племени? Что привело тебя сюда в такое время?
- Я, Иван-царевич, иду счастья искать. А тебя, красавица, как звать-величать?
- Василиса Прекрасная я, от суеты решила отдохнуть в лесах укромных, местах спокойных. Так проходи, раз пришёл, гостем будешь.
- Да я не хотел беспокоить, тем более так неожиданно, в такой поздний час. Нежданный гость, как говорится…
- А чем этот час хуже других? А насчёт татарина мы ещё убедимся,- улыбнулась Василиса,- проходи, садись за стол, перекуси с дороги.

Иван переступил через порог, огляделся; при свете слегка чадящих лучин внимание привлёк прежде всего стол накрытый скатертью-самобранкой. Глаза у проголодавшегося Иванушки разбежались, чего тут только не было!
На блюдах серебряных дымились огромные куски медвежатины, кабанятины, диких коз и прочей дичины, икры стояли чаши с горкой, рыбы от огромных осетров до небольших стерлядок было несметно.
Про разные пироги и кулебяки с визигой и прочими начинками уж и упоминать не стоит. А чтобы запить такое изобилие скатерть-самобранка не поскупилась на мёд и брагу, вина и настойки забористые и душистые.

Тут Иван-царевич не заставил себя упрашивать и развернулся во всю силу богатырскую: с хрустом трещали кости, летели под стол опорожненные блюда и пустые кубки. Веселилась душа Ивана от такого изобилия, а предложи ему кто для особой пикантности устриц каких-нибудь, не стерпел бы Иванушка такого маньеризма и по макушку вбил бы в землю супостата-затейника. К счастью, таких рядом не присутствовало, а потчевала гостя одна прелестная хозяйка.
Она подкладывала самые лакомые кусочки, наливала кубки до верха, ласково улыбалась и светилась довольством, что так угодила гостю дорогому. Широко открытые очи отливались глубинной синевой, изгибались брови соболиные, ланиты пунцовели от радости и лёгкой застенчивости, ну а губы,- ах, не будем про коралловые губы, когда они, чуть дрожа, произносили речи сладостные.

Долго текла пир-беседа, Иван насытился в полной мере, а Василиса к еде и не притронулась, счастлива была одним лишь разговором с царевичем, хотя тот скуп был на слова и чаще ограничивался глубокомысленными гримасами и междометиями, лишь иногда пускался в краткие рассуждения на темы о том, как на Руси жить хорошо, а у немцев и разных басурман паршиво; но вот он, не кичась царским достоинством, соизволил самолично отправиться в дальние вояжи.

Тут у добра молодца возникло какое-то подспудное желание, то ли «Честерфилд» закурить, то ли «Филипп Моррис», но так как в те времена на Руси и самосада не знали, а табачным зельем только индейцы не завоёванные увлекались, то мысли сами собой и развеялись.


И оглядел он ещё пристальнее Василису Прекрасную, и сладкая дрожь пробежала по телу, - до чего пригожа девица: и грудь высокая, и стан стройный, а что под сарафаном белым скрывалось, так ни в сказке сказать, ни пером описать.
Да и зачем это описывать, языком здесь заморские порнографы пусть работают, а у Ивана мысли и действия были конкретные. Прижал он к себе голубушку так, что косточки хрупнули и затрепетала она вся; поцеловал в губы алые и понёс на могучих руках на перины мягкие. Тут и лучины сами собой погасли, погрузилась изба тьму непроглядную, огласилась стонами неистовыми. И долго ходили ходуном половицы, трещали стены, покачивалась крыша, топотали ноги страусиные…

С блаженной думой о проведенной ночи открыл утром глаза Иван. Открыл и чуть не остался замертво от дикого ужаса: вместо волшебной красавицы лежала с ним карга старая, колесом изогнутая, с грязными седыми космами, оскаленными гнилыми зубами. Не помня себя, выбросился Иван из окна, услышал за собой голос, похожий на карканье: « Куда же ты, молодец, торопишься, меня одну-одинёшеньку оставляешь?»