Старый Ирвин Эллисон (18.04.2023 в 18:47)
Добро должно измениться.
Добро должно измениться.
Проза «Добрый человек»
Впервые отец Евлампий увидел его на похоронах её мужа, который был ему родным братом. Раба Божья Алевтина сама подвела родственника к батюшке под благословение.
– Я некрещёный! – тут же признался родственник.
Но батюшка всё-таки благословил. Лысоватый, ухоженный дедушка показался ему тогда вполне интеллигентным и совсем не страшным.
– Как ваше имя? – спросил ещё и как-то сразу позабыл про него за суетой.
Помнится, Алевтина опять сама же и ответила:
– Николай! Николай!
«Да что с того, что Николай, коль некрещёный», – примерно так и подумал тогда батюшка.
– Батюшка! Отец Евлампий! – провожая священника, попросила престарелая вдова. – А квартиру когда вы сможете освятить?
Священник уже собрался было ответить, что, дескать, это суеверие – думать об освящении квартиры, оплакивая усопшего. Что освящают жильё не потому, что в нём побывал покойник, а для того, чтобы в нём было легче жить по-христиански. Однако сдержался и пообещал.
И вообще, подозревать Алевтину в каких-то там суевериях у о. Евлампия не было оснований. Хоть на приходе она была человеком новым, выглядела вполне воцерковленной. Да и рассказывала на исповеди, что долго работала в храме. Она была приезжей. Переселилась из другой области. За неделю до похорон мужа пригласила пособоровать умирающего. Молилась вместе с батюшкой, выказывая полное понимание всех нюансов: и что Кровью причащать пришлось, и что соборовать безумного – это неправильно. Но батюшка всё равно соборовал. «Что поделаешь, коль непутёвым был в уме, – успокаивал себя о. Евлампий, припоминая присказку первого своего настоятеля: – Лучше согрешить в милости, чем в строгости».
– Заблудший был, заблудший – непутёвый-то мой, – крестясь и кланяясь, всё приговаривала старушка.
А через месяц после похорон позвонила отцу Евлампию. Сходу плаксивым голоском принялась рассказывать про какую-то свою историю. Тут батюшка и вспомнил про неё. И про обещание освятить квартиру.
– Да-да, Алевтина... Как ваше отчество?.. Да... Алевтина Ивановна! Давайте – не по телефону... Завтра... Или послезавтра... На днях... Нет, завтра. Завтра заеду к вам, и всё расскажете.
Весь следующий день о. Евлампий настраивался на длинный разговор. Предчувствие чего-то неприятного буквально обессиливало его. И он не только не заехал, а с трудом заставил себя даже перезвонить. Сославшись на занятость, отложил встречу ещё на один день. Утром следующего – позвонила сама и скорбным голосом попросила сегодня не приезжать. Потом наступили выходные, самые напряжённые дни для священника. Рискнул позвонить ей лишь в середине недели, утром. Выдался свободный денёк. Солнце манило погулять. Так хотелось сесть за руль и укатить куда-нибудь к озеру. Набирая ей, и ругал сам себя, но и стыдно было за трусость, накипело. Набрал. Гудки. В смутной надежде, что не ответит, но и в борении с этой надеждой, мучаясь неопределённостью и уже с нетерпением ожидая услышать её голос, чтобы убедиться, что с ней всё в порядке, он набирал всё снова и снова. И больше томила, чем успокаивала, другая надежда, скорей уверенность, что всё с ней хорошо и что совсем нетрудно будет уговорить её подождать ещё один день, а может и два. Но там опять выходные. Поэтому – завтра. Завтра – самое подходящее. Но вот, наконец, ответила. И лишь услышав её голос, о. Евлампий понял, что завтра отменяется. И что есть только сегодня. Старушка обрадовалась звонку батюшки и ответила, что ещё вчера знала, что сегодня в её жизни произойдёт что-то хорошее, что даже чувствует себя намного лучше и очень надеется, что сегодня батюшка к ней заедет.
Алевтина Ивановна долго не открывала. Ещё по телефону предупредила, что больна, что «ноги отказывают», и попросила подождать, пока «доковыляет».
В квартире стоял спёртый дух болезни, и повсюду царила пыль.
Поднимаясь по лестнице «хрущевки», в подъезде которой всё сияло после недавнего капремонта, о. Евлампий не ожидал увидеть знакомую ухоженную квартиру прихожанки в таком запущенном состоянии. Поднимался он медленно, жалея себя, как будто приберегая силы для чего-то невыносимо трудного. Невольно в памяти возникли две старушки. Одна церковная, другая нецерковная. Он наблюдал за ними в течение нескольких лет. Одну, из соседнего прихода, приезжал иногда причащать, выручая местного священника. Почти столетняя, она всегда представала перед ним воплощением строгости и смирения. Мудра, немногословна. Белый платок, светлые старушечьи одежды. Всё чистое. И в комнате, и на кухне – свет, идеальная чистота и простор. А неизбежный запах, глухота, согбенность естественны, недавящи и ненавязчивы. И ни слова, ни намека, ни единой жалобы на болезнь и на одиночество. Другая без слов и без запаха. За ней о. Евлампий наблюдал издалека, поджидая такси или кого на машине с прихода. В одной из деревень он раз в году навещал больную. И, выходя из грязной покосившейся избы одинокой больной, всегда искал глазами и тут же находил, и умирял свой взгляд достойным видом махонького уютного кирпичного домика с бессменно сверкающей на солнце крышей, ухоженным палисадником и свежевыкрашенным заборчиком. А древность маленькой хозяйки этого укромного уголка забавно выдавало высохшее со сморщенным лицом тело, смешно и бойко переваливающееся из стороны в сторону на кривоватых ножках. Вот она выглядывает из-за заборчика, победно вскарабкавшись по приставленной к домику лесенке, и что-то сосредоточенно трёт своей ручонкой, потрясывая головой в белоснежном платочке. А вот деловито ковыляет навстречу праздношатающемуся соседскому детине лет сорока, некстати замедлившему свою и так уже неровную поступь на ухабистой деревенской дороге аккурат напротив двора неуёмной хозяйки. И невовремя остановившемуся, должно быть, задумавшемуся, есть ли смысл ещё у текущего дня, застигнутому врасплох детине старушка размашисто указывает на какой-то, по-видимому, единственно возможный в его положении путь, который, впрочем, судя по возникшей вдруг на лице соседа недовольной мине, похоже, вовсе не обещает ему найти столь вожделенный смысл.
И вяло поднимаясь по лестнице и вспомнив о тех старушках, о. Евлампий подумал о несгибаемом стержне, что каждую из них вот целый век уже как держит в их тщедушных тельцах и не позволяет окончательно согнуться. И думал о том, найдёт ли и здесь этот стержень?
– Как я рада, что вы пришли, отец Евлампий, – пытаясь улыбаться, хотя улыбка искажалась гримасой боли, но, очевидно, искренне улыбалась вошедшему Алевтина Ивановна.
Тело её сотрясала дрожь, как при сильном ознобе. О. Евлампий хотел запереть дверь изнутри, но, сделав над собой усилие, хозяйка остановила его руку своей.
– Не надо, батюшка, я теперь почти и не запираюсь. Соседка ко мне заглядывает... Подружились... Прошу вот её... То в магазин сходит, то в аптеку. Трудно подходить, открывать. Что-то ослабла совсем. Забыла уж и дорогу к двери-то. До домофона порой не успеваю доползти... Мальчонка ещё, правнук её... Тоже заглядывает.
Алевтина с трудом добрела до кровати и, привалившись, переводила дух. О. Евлампий разулся и тоже вошёл в комнату.
– Садитесь в кресло... Пожалуйста, присядьте, – запыхавшимся голосом продолжала хозяйка. – Может, чаю?..
– Нет, спасибо, – отрывисто ответил священник.
Непривыкший к неожиданностям, осторожный о. Евлампий намеренно придерживался строго официального тона. Припоминая плаксивые, скорбные нотки в её голосе, слышанные им из недавних разговоров с ней по телефону, он старался сам не выказывать инициативы. Чувство напряжения, возникшее в нём после первого её приглашения, снова напомнило о себе. Однако вся эта осторожность в любую минуту готова была уступить место другим чувствам, невольно подчиняясь которым он уже прикидывал в уме, сколько времени ему понадобится на то, чтобы, к примеру, свозить её на лесную прогулку.
"Ладно... Минут сорок – на сборы... Полчаса, чтобы спуститься по лестнице... Десять минут – до машины... Плюс – дорога, туда и обратно... Табуреточку какую-нибудь прихватим... Фу! Что за вздор!.. Ну почему?... Целый месяц в этакой конуре!.. Задохнуться же можно..."
Вдруг ему вспомнилась его покойная бабушка. Ему тогда было пятнадцать. Но он понимал уже, что ей немного осталось. Захотелось сделать для неё что-то приятное и неожиданное. Она из-за болезни очень давно не выходила на улицу. Ничего не объяснив – да и вряд ли то являлось возможным, – он начал её одевать. Чулки, платье, валенки, пальто, тёплый платок. Огромного труда стоило спуститься с ней со второго этажа. А она всё не могла уразуметь, что с ней делают, и роптала. Она была совершенно слепой. Помнится, усадил на крыльце, на табуреточке, а сам отошёл поодаль, чтобы не слышать стенаний, в надежде на то, что – вздохнёт свежего воздуха, поймёт и успокоится. Внезапно Евлампий осознал, что на это у неё ушли последние силы. Ей было невыносимо тяжко. Она тогда чуть не потеряла сознание.
Из-за возникшего воспоминания о. Евлампию вдруг сделалось стыдно и от этих своих, столь нелепых в данную минуту мыслей. Он присел в кресло и, облокотившись на колени, уставился на запылённый палас у кровати.
– Простите, отец Евлампий, у меня не прибрано, – отдышавшись, сказала Алевтина Ивановна.
– Ничего, – процедил священник.
– Я ждала вас на прошлой неделе... Уборку было затеяла... И хорошо, что вы тогда не пришли... Он вернулся и снова меня побил.
– Кто? – встрепенулся о. Евлампий.
Смутная догадка накрыла его: "Свихнулась?"
Эта ошеломляющая правда заставила его воспрянуть от предыдущих вязких мыслей.
– Что... Муж? – неуверенно сорвалось с его уст.
– Что? – недоумённо взглянув на гостя, но не удивившись, продолжила говорить старушка. – Ах, нет... Простите! Я говорю непонятно... Отец Евлампий, вы можете меня выслушать?.. Я должна вам рассказать... Я не сильно вас задерживаю?
– Я вас внимательно слушаю.
– Да. Спасибо. Помните, на похоронах я познакомила вас с Николаем?..
– Да... Некрещёный...
– Совершенно верно! Он приезжал на прошлой неделе...
– А кто он?
– Родственник, брат мужа... Очень хороший человек!.. Не знаю, что бы я без него делала?
Она помолчала. О. Евлампий осторожно спросил:
– Простите... Так это он вас побил?
– Да, – с сожалением выдохнула хозяйка, – вынуждена признаться...
– Так как же вы говорите, что хороший человек?..
– Ах, всё – вино!.. Оно и мужа моего сгубило. А Николай... Он совершенно нормальный, когда не пьёт... Добрый, щедрый, всем помогает. А как выпьет, то будто подменили человека... Я ведь тогда хотела, чтоб вы с ним поговорили... Он умный, интеллигентный человек. Он бы, может быть, вас послушал. Ему вы очень понравились тогда... Как вы отпевали... Он очень несчастный... Неприкаянный... И Бога ищет... Вы знаете, как много он читает! И всё о Боге... Он порой только за этим и приезжает, чтобы книги у меня брать. Давно, ещё в советские годы, когда я к Богу пришла, мы с ним много говорили о Боге... Я уже тогда много читала, помогала даже батюшке распечатывать книги. Николай часто возил меня на своей машине в лавру, к старцу, за самиздатовской литературой. Даже когда и в органах служил... Он в управлении был, при большом чине... Тогда не покрестился, потому что опасался. А сейчас... Вино не дает. Трезвым почти что и не бывает никогда... Я вас не сильно замучила, отец Евлампий?
– Нет-нет, продолжайте.
Алевтина Ивановна попыталась распрямиться. Она облокотилась на свою палку, и только сейчас о. Евлампий обратил внимание, что это была старая лыжная палка. Старушка, словно прочитав его мысли, усмехнулась, оправдываясь.
– Вот, от мужа осталась. Где-то чуть ли не на помойке подобрал, приволок в дом, когда у него у самого прихватило ноги... Вот, мне теперь пригодилась... Так вот... Не буду отнимать у вас время на пустяки. После службы у Николая бизнес был... Что-то с недвижимостью... Он всегда был при деньгах... И дела у него всегда хорошо шли... Много друзей... Многим помогает... И мне всегда помогает. Брата только, мужа моего покойного, никогда не баловал. Презирал его. И меня, что с ним связалась. И сына нашего непутёвого.
– Так у вас и сын есть?.. – спросил о. Евлампий.
– О, отец Евлампий, простите! Об этом человеке мне страшно даже упоминать. Признаюсь вам теперь, что он и не родной нам. Когда муж начал сильно пить... А я с ним давно уже не живу как с мужем... Ну, вы меня понимаете. Но когда были ещё молоды... Детей мы с ним не могли иметь. Мне тогда казалось, что по этой причине и пил, муж-то мой... В общем, усыновили мы тогда малыша из детского дома... Простите...
Тело Алевтины Ивановны затряслось от немого плача.
– В общем, – продолжала старушка, – подрос малыш и вырвался из родительского гнёздышка... Он и в школе уже был неуправляемым... Чуть по малолетке тогда в тюрьму не угодил... Армия, казалось, для него была спасением, но тюрьма и там по нему плакала. Все было: и дисбат, и психушка, и снова тюрьма... Сколько я-то по тюрьмам за ним моталась... Болезнь там к нему привязалась. Туберкулёз. Между тюрьмами только и делали, что лечили его. Да ещё эти карты. Чифирь. Поножовщина. Раны. Больницы. Карточные долги. Потом снова тюрьмы. Почти двадцать лет по тюрьмам. Женить пытались его... Да какое там! От одной такой жены еле отвязались... Они с ней в наркотики ударились. Из-за неё и очередной срок схлопотал. Не без помощи Николая, конечно, отвязались. А недавно... Вышел в очередной раз, разыскал меня, явился обрадовать, что жениться вроде как собирается, что и с наркотиками завязал... Что она его счастье. Что – любит, жалеет... Пришёл, весь светится... А через неделю… Нагрянул с каким-то «корешом» – квартиру отнимать... Пьяные оба, страшные. И в церковь повадился приходить в таком виде. Целыми днями меня терроризировал. До того, что заперлась у подруги и нос боялась высунуть. А они мою квартиру чуть не разнесли, документы искали. Окна все повыбивали. Нашли и у подруги. Стерегли день и ночь, не верили, что меня там нет. Пришлось мне тогда срочно вызвать по телефону Николая, умолять его о помощи.
– Так вы по этой причине переехали в наш город? – еле слышно выдавил из себя о. Евлампий.
– Да, отец Евлампий... У Николая здесь какие-то связи... По женской части. Какая-то бывшая его сотрудница... Здесь – большая начальница. Да и подешевле получилось обменять жильё. Как-то получилось у Николая по-быстрому всё это обделать. Помог он мне тогда хорошо. И переехать, и мебель перевезти, и обустроиться, и – пенсию... Всё устроил – быстро и грамотно. Да и хороший он был тогда, трезвый. Закодировался. Какие-то дела ворочал… Злился только очень. И про Бога – ни-ни... Правду, видно, говорят, что не Божье это – кодирование-то. Но меня не трогал. И жена его хоть вздохнула чуток. Обижал, конечно, но не так, как обычно. Не бил, по крайней мере. Другим его злость досталась... По назначению. И сыночка моего напугал тогда. След его потом затерялся. Я было и уезжать уже отказывалась, но Николай настоял. Срамил меня, дурой обзывал, но не тронул и пальцем. Сказал, что если не поеду, то не станет мне больше помогать. Да и с батюшкой нашим тогда рассобачился. Обвинял его во всех моих бедах. Все былые разговоры да увещания ему припомнил, что мне стыдно было ему на глаза показываться, батюшке-то. Но и батюшка благословил: «Езжай, – говорит, – от греха подальше». Вот я и приехала...
– Да уж...
– Да, отец Евлампий, посмеялась надо мной судьба... Хотя... Прости, Господи! Я не ропщу... Но не об этом я, отец Евлампий, хотела вам рассказать... Вы ещё способны меня слушать?
– Конечно-конечно, Алевтина Ивановна, продолжайте, я вас внимательно слушаю.
– Так вот, отец Евлампий... Муж-то мой непутёвый... Прости меня, Господи, за такие слова! Он совсем не мог уже жить нормальной человеческой жизнью. Пропадал где-то месяцами... То с цыганами, то с алкашами разными... Совсем сбомжевался. Я поначалу искала его, находила, отмывала, пыталась и на работу пристраивать. Документы выправляла не раз. Ничего не помогало. И вот, два месяца назад случилось страшное. Как гром среди ясного неба, свалился он на мою голову. Каким-то образом разыскал меня сын, приехал вместе с мужем моим, поил его где-то, как-то выяснил, куда я запропастилась, и нагрянул. Трезвый, в ногах моих валялся, умолял принять его в семью вместе с отцом. Пустила их тогда в квартиру. А он напился, напоил мужа, избил его до полусмерти и учинил настоящий дебош в квартире. Загнал меня в угол, угрожал ножом. Слава Богу, соседи вызвали полицию. Приехал и Николай. Сына в этот раз не посадили, но потребовали, чтобы он, как незарегистрированный, немедленно покинул город. Николай настаивал на том, чтобы я написала заявление, но я его умолила, чтобы он отпустил сына. Николай же пристроил и мужа в больницу, но отругал нас и пообещал, что, если я его, то есть мужа, этого «бомжа безмозглого» не выгоню, то ноги его, то есть Николая, больше не будет в моём доме. Что буду мыкаться одна, и хоть и сдохну, он всё равно не приедет. А сын... Пообещал, что выдернет мне ноги за то, что «сдала его ментам». Простите, отец Евлампий, я уже почти всё рассказала, ещё немного, и закончу свою повесть.
– Я слушаю вас, Алевтина Ивановна, не переживайте, продолжайте.
– Ну дальше что? Мужа в больнице продержали недолго без документов. Шляться у него уже не было сил. Вот и палка тогда эта появилась в нашем доме. – Алевтина Ивановна потрясла лыжной палкой. – Помер мой ненаглядный через месяц. Я находилась в отчаянном положении. Хоронить человека в чужом городе, без документов... Сами понимаете. Вдруг приезжает Николай... Всё трезвый... Ну, закодированный. Свежий такой, вежливый, учтивый... С женой приехал... Быстро всё как-то управил – и с документами, и с похоронами... Ну вы видели его...
– Да, видел, – сказал о. Евлампий, – совсем не страшный, милый такой дедушка...
– Да, милый... Помог опять, как и всегда. Но... Страшно мне стало тогда за него. На Бога он как-то обозлился. А на все мои увещания отвечал грубыми окриками.
Бабушка помолчала.
– А недели через три после похорон, – продолжила свой рассказ, – позвонил сын. Сказал, что скоро приедет ко мне познакомить меня со своей бабой... Да. Он так и сказал. Звонил пьяный. Сказал: что, всё не сдохнешь никак?.. Ну и всё такое. Я, конечно, испугалась... Я ведь совсем одна. Позвонила Николаю.
Она снова помолчала.
– Ну, в общем, не знаю, что там произошло, но Николай приехал вскоре. Злющий. Впрочем, спокойно смог убедить меня, что «этот подкидыш больше меня никогда не побеспокоит»... Так и сказал. Потом ушёл – «к своей бабе»... Тоже так и сказал. Вечером вернулся навеселе. Сказал мне, что хочет креститься, и что – «пусть этот попик»... Простите, отец Евлампий, он так говорил... «Пусть, – сказал, – этот попик со мной поговорит, может и покрещусь». Я его начала уговаривать, чтобы он привёл себя в порядок, что пьяным нельзя принимать такие решения. И... Кто меня потянул за язык? Сказала, что грех это большой – жене изменять. Он размахнулся и ударил меня наотмашь. Назвал дурой безмозглой, как мой муж и как все мои попы... Простите, батюшка, так и сказал. Потом сказал, что уходит от своей дуры жены к другой дуре, но помоложе, и что больше я его никогда не увижу. И что, может быть, никто его никогда больше не увидит. Я испугалась тогда, что как бы он чего с собой в таком состоянии не сделал. И позвонила вам, отец Евлампий.
– Через день, ночью, – продолжила Алевтина Ивановна после некоторого молчания, – вошёл тихо, пока я спала, прошёл на кухню... Под утро разбудил меня какой-то звон. Я чуть не померла от страха. Долго прислушивалась. Только когда услышала храп, взяла себя в руки и заставила доковылять до кухни. Пока пробиралась по темноте, то не знала, кого там увижу... Вдруг – сын?.. Уже и о смерти своей подумала.
Бабушка перевела дух.
– Николай лежал на полу в кухне, пьяный, и спал. На столе стояла откупоренная бутылка с водкой. На полу валялась разбитая чашка. Я пробралась к столу, присела на стул и молилась в полумраке. Он проснулся вскоре, поднялся и сел за стол напротив меня. Я обмерла и молчала. Он тоже молча пил. Потом заплакал. Он жалобным голосом говорил мне, что его никто не любит, что та его прогнала. И попросил меня почитать ему что-нибудь. Я начала читать акафист Николаю Чудотворцу. Мне было очень страшно, но я старалась держать себя в руках и не показывать ему свой страх. Вдруг вспомнила про вас, отец Евлампий... Вдруг вы придёте... И знаете, отец Евлампий, с одной стороны, мне и хотелось, чтобы вы пришли, но, слишком хорошо зная его, я осознавала, что то, на что я надеялась в те минуты, являлось таким недосягаемым... Я вдруг почувствовала такое бессилие, я хотела разрыдаться, я думала о вас, я молилась о нём и каждую секунду ждала удара... Знаете, как в фильмах показывают, когда – на допросе. Когда же он снова уснул за столом, я поспешила в комнату, чтобы вам позвонить. Когда я ползла до телефона, я не знала, что скажу вам. Я еле сдержала себя от того, чтобы не позвать вас. Он пробыл у меня почти весь день. Он заговаривал со мной о Боге, о крещении, о вере. Набрал книг. Но почти весь тот день я была в таком напряжении, что ставшие уже долгожданными удары тогда меня, наверное, и спасли от разрыва сердца. Слава Богу, он тогда уехал... Пришел через день, может быть, и трезвый... Но, ничего не сказав, забрал свои книги и уехал. Я почувствовала это, что совсем уехал, и успокоилась. И не стала вам звонить, пока не выплакала всех своих слёз. Помню ещё, что соседка вызывала скорую. Меня накачали какими-то лекарствами. Я долго спала. Потом позвонили вы... Отец Евлампий! Я так благодарна вам, что вы есть в моей жизни!
А у о. Евлампия давно уже разрывалась голова, и его тошнило. Вдруг он поднялся и, пошатываясь, добрёл до своей сумки.
– Алевтина Ивановна, – еле слышно сказал он, – давайте отслужим чин освящения...
– О!.. А!.. – Алевтина Ивановна всплеснула руками. – Конечно, отец Евлампий... Простите... Я вас совсем замучила своими россказнями...
– Да нет... Не в этом дело, Алевтина Ивановна... Просто у меня что-то сильно разболелась голова... У вас не найдётся таблетки анальгина?
– Ох! Посмотрите... Посмотрите в холодильнике... Там, в дверце...
– Спасибо, – поблагодарил батюшка. Разобравшись, где что лежит, и торопливо разжевав две таблетки, запил кипячёной водой из чайника, не потрудившись даже найти чашку и полив прямо в рот, не прикасаясь, впрочем, губами к носику.
Во время освящения крестики-«голгофки» на стенах пришлось рисовать карандашом и по ним после мазать маслом. Готовые наклейки с изображением этих крестов у о. Евлампия закончились. Из-за этого на стенах от масла остались неприглядного вида жирные пятна. И, прощаясь в тот день с Алевтиной Ивановной, батюшка пообещал зайти ещё раз, чтобы принести таких наклеечек. В связи с этим у Алевтины Ивановны возникло вдруг желание причаститься. О. Евлампий пообещал и это. Но о конкретных сроках не условились. Договорились созвониться. Однако священник долго не решался сам позвонить. Не сразу позвонила и Алевтина Ивановна. Так незаметно пролетели почти два месяца. И причастил её батюшка уже в больнице. Сердечный приступ. Там на вопрос священника о лихом родственнике она ответила:
– Приезжал. Заходил пьяненький. Нахамил всем женщинам в палате и снова укатил. У него, батюшка, странность такая наблюдается. Как выпьет, так – берегитесь женщины! Доброго слова не дождешься... Болен он, болен... Ох! Жаль мне его, батюшка!
Умерла Алевтина Ивановна дома, от второго приступа. За несколько дней до того о. Евлампий навещал её с приходскими работницами. Соборовал и причастил. Матушки организовали дежурство. Во время соборования умирающая молилась и плакала. Она молилась о сыне и о Николае. Отпевал её о. Евлампий в храме. На похоронах присутствовал священник с прихода, где она прежде работала. Сообщил ему о смерти родственницы Николай. Приехал и сам с женой. Трезвый. Сам же организовал и похороны, и поминки. На отпевании молились прихожане с обоих приходов.
На поминках же Николая, что называется, понесло. Сначала он принимался рыдать, то и дело вскакивал с места, пытаясь что-то сказать, и всё поддакивал прежнему духовнику покойной.
– Да! Да, она – такая была... Самоотверженная... Христианка... Любила – всех... Всех, без разбора! Но...
Затем на время замолкал, как будто позволяя высказаться другим присутствовавшим. Впрочем, порываясь перебить, едва вскочив, садился и сникал и, методично подливая в рюмку, тотчас же опустошал её содержимое. Но, в какой-то момент собравшись, он вдруг поднялся, вылез из-за стола и, запинаясь, всё-таки закончил свою тираду.
– Любила она, любила... Бога своего она любила... А-а-а!.. – Николай потряс пальцем руки и обвёл им присутствующих. – И поболее вашего, может быть, любила... А вы, господа-товарищи верующие – можете так любить?.. А!..
Махнул рукой и продолжил.
– Вы книжки свои любите больше, чем Бога... Ах, простите-простите... Я – не то хотел... Э-эх!..
Облокотился на стол и всплакнул было.
– Меня-то... Меня-то – кто теперь возлюбит?!.. А, батюшка? А, товарищ поп?
Ехидно посмотрел на приезжего священника. Затем, повернувшись в сторону о. Евлампия и увидев, что тот суетливо прощается с присутствующими и собирается уходить, осёкся и тоже засуетился.
– Вот – человек!.. Батюшка, отец Евлампий, подождите, я вас провожу.
По пути на остановку и в ожидании маршрутки Николай подозрительно молча держался рядом с батюшкой и только вздыхал. И всё заглядывал в глаза священника, как смотрит незнакомый дворовый пёс, когда не знаешь что следует от него ожидать. Может, залает и станет кидаться, а может, и не станет и, виляя хвостом, лишь подбежит, обнюхает и отойдёт. Когда же о. Евлампий, сделав прощальный жест рукой, запрыгнул в первый подошедший троллейбус, то провожатый не мешкая последовал его примеру. В троллейбусе же кондуктором, конечно, оказалась женщина. Испугавшись, как бы из этого чего не вышло, о. Евлампий поспешил заплатить за обоих. А Николай, никак на это не отреагировав, всё молча, продолжал наблюдать за происходящим. Когда же, присев рядом со священником, он осторожно попытался прикоснуться рукой к колену о. Евлампия, священник машинально отдёрнул колено, тем самым разрядив накалявшуюся атмосферу.
– А... – словно пробудившись от сна, воскликнул Николай. – Добрый батюшка... Заплатил за меня...
Тут он уже бесцеремонно уставился на «доброго батюшку» немигающим, расслабленным пьяным взглядом.
– А вот Алевтина Ивановна, – брякнул о. Евлампий первое, что пришло на ум, – говорила про вас, что вы добрый.
– Да? – продолжал блаженно улыбаться родственник Алевтины Ивановны. – Ну что ж... Она была правдивая женщина...
– А правда... – не подумав о последствиях, зачем-то спросил священник. – Правда, что вы поднимали на неё руку?..
– Что поднимал?.. А!.. Так вам эта старая кури... – Николай вдруг осёкся, сник и чуть было не всплакнул. – Это полный вздор, батюшка. Не верьте всяким нелепым слухам... Я... Я её – любил... Разве можно поднимать руку, как вы сказали, на того, кого любишь?.. Хотя...
Николай внезапно оживился.
– Вот – Христос... Он ведь никого никогда не бил?.. А?.. Вот вопрос!.. Да?.. А Его распяли... Но... Ведь и Он – поднимал... А?.. Не правда ли?.. А кнут... А?.. Помните?.. Помните – кнут... Ха-а-а!.. Кнут – это вам не рука... Знаете, батюшка!.. А я вот думаю, что за кнут-то Его и распяли... Торгаши те... что в храмах сидят... Те и распяли... А? Что скажете?
– Скажу, – в голосе о. Евлампия появилась раздражённая нотка, – что поднять кнут – это вовсе не то, что ударить кнутом... А насчет того, за что распяли, то, думаю, что, скорее всего, не за то, что поднял, а наоборот, за то, что не ударил...
– А! – отмахнулся рукой Николай. – Все вы... Софисты... Только и горазды, что болтать... А как до дела, так сразу в кусты... Вона!
Тут собеседник о. Евлампия замолк и устремил свой блаженный взгляд куда-то в сторону. Затем продолжил, хлопнув о. Евлампия по колену рукой.
– Вон! Смотри, какая здесь кондукторша! Вот на неё бы я с удовольствием что-нибудь поднял... А? Марьванна! Или – как тебя там?!
Николай поднялся было с места, но, не удержав равновесия, рухнул на священника. Затем, снова поднявшись, пошатываясь, побрёл в сторону кондукторши. А батюшка, воспользовавшись тем, что троллейбус остановился, выскочил в открывшиеся двери.
Через год к о. Евлампию обратилась жена Николая с просьбой отслужить панихиду на могилке Алевтины Ивановны. На встречный же вопрос священника, где её муж, она неожиданно рассказала про то, что произошло с ними за прошедший год.
Николай сумел оформить квартиру покойной на себя, продал её и больше в этом городе не появлялся. Потом, завещав всё имущество супруге, заявил однажды, что уходит от неё – «дуры безмозглой» – «в одних портках». В тот же день вернулся домой ночью, когда она спала, и удавился, повесившись на дверной ручке. Рядом с телом нашли записку:
«Прости. Прости. Хоть некрещёный, но добрый. Я сам. Всегда всё сам».
– Я некрещёный! – тут же признался родственник.
Но батюшка всё-таки благословил. Лысоватый, ухоженный дедушка показался ему тогда вполне интеллигентным и совсем не страшным.
– Как ваше имя? – спросил ещё и как-то сразу позабыл про него за суетой.
Помнится, Алевтина опять сама же и ответила:
– Николай! Николай!
«Да что с того, что Николай, коль некрещёный», – примерно так и подумал тогда батюшка.
– Батюшка! Отец Евлампий! – провожая священника, попросила престарелая вдова. – А квартиру когда вы сможете освятить?
Священник уже собрался было ответить, что, дескать, это суеверие – думать об освящении квартиры, оплакивая усопшего. Что освящают жильё не потому, что в нём побывал покойник, а для того, чтобы в нём было легче жить по-христиански. Однако сдержался и пообещал.
И вообще, подозревать Алевтину в каких-то там суевериях у о. Евлампия не было оснований. Хоть на приходе она была человеком новым, выглядела вполне воцерковленной. Да и рассказывала на исповеди, что долго работала в храме. Она была приезжей. Переселилась из другой области. За неделю до похорон мужа пригласила пособоровать умирающего. Молилась вместе с батюшкой, выказывая полное понимание всех нюансов: и что Кровью причащать пришлось, и что соборовать безумного – это неправильно. Но батюшка всё равно соборовал. «Что поделаешь, коль непутёвым был в уме, – успокаивал себя о. Евлампий, припоминая присказку первого своего настоятеля: – Лучше согрешить в милости, чем в строгости».
– Заблудший был, заблудший – непутёвый-то мой, – крестясь и кланяясь, всё приговаривала старушка.
А через месяц после похорон позвонила отцу Евлампию. Сходу плаксивым голоском принялась рассказывать про какую-то свою историю. Тут батюшка и вспомнил про неё. И про обещание освятить квартиру.
– Да-да, Алевтина... Как ваше отчество?.. Да... Алевтина Ивановна! Давайте – не по телефону... Завтра... Или послезавтра... На днях... Нет, завтра. Завтра заеду к вам, и всё расскажете.
Весь следующий день о. Евлампий настраивался на длинный разговор. Предчувствие чего-то неприятного буквально обессиливало его. И он не только не заехал, а с трудом заставил себя даже перезвонить. Сославшись на занятость, отложил встречу ещё на один день. Утром следующего – позвонила сама и скорбным голосом попросила сегодня не приезжать. Потом наступили выходные, самые напряжённые дни для священника. Рискнул позвонить ей лишь в середине недели, утром. Выдался свободный денёк. Солнце манило погулять. Так хотелось сесть за руль и укатить куда-нибудь к озеру. Набирая ей, и ругал сам себя, но и стыдно было за трусость, накипело. Набрал. Гудки. В смутной надежде, что не ответит, но и в борении с этой надеждой, мучаясь неопределённостью и уже с нетерпением ожидая услышать её голос, чтобы убедиться, что с ней всё в порядке, он набирал всё снова и снова. И больше томила, чем успокаивала, другая надежда, скорей уверенность, что всё с ней хорошо и что совсем нетрудно будет уговорить её подождать ещё один день, а может и два. Но там опять выходные. Поэтому – завтра. Завтра – самое подходящее. Но вот, наконец, ответила. И лишь услышав её голос, о. Евлампий понял, что завтра отменяется. И что есть только сегодня. Старушка обрадовалась звонку батюшки и ответила, что ещё вчера знала, что сегодня в её жизни произойдёт что-то хорошее, что даже чувствует себя намного лучше и очень надеется, что сегодня батюшка к ней заедет.
Алевтина Ивановна долго не открывала. Ещё по телефону предупредила, что больна, что «ноги отказывают», и попросила подождать, пока «доковыляет».
В квартире стоял спёртый дух болезни, и повсюду царила пыль.
Поднимаясь по лестнице «хрущевки», в подъезде которой всё сияло после недавнего капремонта, о. Евлампий не ожидал увидеть знакомую ухоженную квартиру прихожанки в таком запущенном состоянии. Поднимался он медленно, жалея себя, как будто приберегая силы для чего-то невыносимо трудного. Невольно в памяти возникли две старушки. Одна церковная, другая нецерковная. Он наблюдал за ними в течение нескольких лет. Одну, из соседнего прихода, приезжал иногда причащать, выручая местного священника. Почти столетняя, она всегда представала перед ним воплощением строгости и смирения. Мудра, немногословна. Белый платок, светлые старушечьи одежды. Всё чистое. И в комнате, и на кухне – свет, идеальная чистота и простор. А неизбежный запах, глухота, согбенность естественны, недавящи и ненавязчивы. И ни слова, ни намека, ни единой жалобы на болезнь и на одиночество. Другая без слов и без запаха. За ней о. Евлампий наблюдал издалека, поджидая такси или кого на машине с прихода. В одной из деревень он раз в году навещал больную. И, выходя из грязной покосившейся избы одинокой больной, всегда искал глазами и тут же находил, и умирял свой взгляд достойным видом махонького уютного кирпичного домика с бессменно сверкающей на солнце крышей, ухоженным палисадником и свежевыкрашенным заборчиком. А древность маленькой хозяйки этого укромного уголка забавно выдавало высохшее со сморщенным лицом тело, смешно и бойко переваливающееся из стороны в сторону на кривоватых ножках. Вот она выглядывает из-за заборчика, победно вскарабкавшись по приставленной к домику лесенке, и что-то сосредоточенно трёт своей ручонкой, потрясывая головой в белоснежном платочке. А вот деловито ковыляет навстречу праздношатающемуся соседскому детине лет сорока, некстати замедлившему свою и так уже неровную поступь на ухабистой деревенской дороге аккурат напротив двора неуёмной хозяйки. И невовремя остановившемуся, должно быть, задумавшемуся, есть ли смысл ещё у текущего дня, застигнутому врасплох детине старушка размашисто указывает на какой-то, по-видимому, единственно возможный в его положении путь, который, впрочем, судя по возникшей вдруг на лице соседа недовольной мине, похоже, вовсе не обещает ему найти столь вожделенный смысл.
И вяло поднимаясь по лестнице и вспомнив о тех старушках, о. Евлампий подумал о несгибаемом стержне, что каждую из них вот целый век уже как держит в их тщедушных тельцах и не позволяет окончательно согнуться. И думал о том, найдёт ли и здесь этот стержень?
– Как я рада, что вы пришли, отец Евлампий, – пытаясь улыбаться, хотя улыбка искажалась гримасой боли, но, очевидно, искренне улыбалась вошедшему Алевтина Ивановна.
Тело её сотрясала дрожь, как при сильном ознобе. О. Евлампий хотел запереть дверь изнутри, но, сделав над собой усилие, хозяйка остановила его руку своей.
– Не надо, батюшка, я теперь почти и не запираюсь. Соседка ко мне заглядывает... Подружились... Прошу вот её... То в магазин сходит, то в аптеку. Трудно подходить, открывать. Что-то ослабла совсем. Забыла уж и дорогу к двери-то. До домофона порой не успеваю доползти... Мальчонка ещё, правнук её... Тоже заглядывает.
Алевтина с трудом добрела до кровати и, привалившись, переводила дух. О. Евлампий разулся и тоже вошёл в комнату.
– Садитесь в кресло... Пожалуйста, присядьте, – запыхавшимся голосом продолжала хозяйка. – Может, чаю?..
– Нет, спасибо, – отрывисто ответил священник.
Непривыкший к неожиданностям, осторожный о. Евлампий намеренно придерживался строго официального тона. Припоминая плаксивые, скорбные нотки в её голосе, слышанные им из недавних разговоров с ней по телефону, он старался сам не выказывать инициативы. Чувство напряжения, возникшее в нём после первого её приглашения, снова напомнило о себе. Однако вся эта осторожность в любую минуту готова была уступить место другим чувствам, невольно подчиняясь которым он уже прикидывал в уме, сколько времени ему понадобится на то, чтобы, к примеру, свозить её на лесную прогулку.
"Ладно... Минут сорок – на сборы... Полчаса, чтобы спуститься по лестнице... Десять минут – до машины... Плюс – дорога, туда и обратно... Табуреточку какую-нибудь прихватим... Фу! Что за вздор!.. Ну почему?... Целый месяц в этакой конуре!.. Задохнуться же можно..."
Вдруг ему вспомнилась его покойная бабушка. Ему тогда было пятнадцать. Но он понимал уже, что ей немного осталось. Захотелось сделать для неё что-то приятное и неожиданное. Она из-за болезни очень давно не выходила на улицу. Ничего не объяснив – да и вряд ли то являлось возможным, – он начал её одевать. Чулки, платье, валенки, пальто, тёплый платок. Огромного труда стоило спуститься с ней со второго этажа. А она всё не могла уразуметь, что с ней делают, и роптала. Она была совершенно слепой. Помнится, усадил на крыльце, на табуреточке, а сам отошёл поодаль, чтобы не слышать стенаний, в надежде на то, что – вздохнёт свежего воздуха, поймёт и успокоится. Внезапно Евлампий осознал, что на это у неё ушли последние силы. Ей было невыносимо тяжко. Она тогда чуть не потеряла сознание.
Из-за возникшего воспоминания о. Евлампию вдруг сделалось стыдно и от этих своих, столь нелепых в данную минуту мыслей. Он присел в кресло и, облокотившись на колени, уставился на запылённый палас у кровати.
– Простите, отец Евлампий, у меня не прибрано, – отдышавшись, сказала Алевтина Ивановна.
– Ничего, – процедил священник.
– Я ждала вас на прошлой неделе... Уборку было затеяла... И хорошо, что вы тогда не пришли... Он вернулся и снова меня побил.
– Кто? – встрепенулся о. Евлампий.
Смутная догадка накрыла его: "Свихнулась?"
Эта ошеломляющая правда заставила его воспрянуть от предыдущих вязких мыслей.
– Что... Муж? – неуверенно сорвалось с его уст.
– Что? – недоумённо взглянув на гостя, но не удивившись, продолжила говорить старушка. – Ах, нет... Простите! Я говорю непонятно... Отец Евлампий, вы можете меня выслушать?.. Я должна вам рассказать... Я не сильно вас задерживаю?
– Я вас внимательно слушаю.
– Да. Спасибо. Помните, на похоронах я познакомила вас с Николаем?..
– Да... Некрещёный...
– Совершенно верно! Он приезжал на прошлой неделе...
– А кто он?
– Родственник, брат мужа... Очень хороший человек!.. Не знаю, что бы я без него делала?
Она помолчала. О. Евлампий осторожно спросил:
– Простите... Так это он вас побил?
– Да, – с сожалением выдохнула хозяйка, – вынуждена признаться...
– Так как же вы говорите, что хороший человек?..
– Ах, всё – вино!.. Оно и мужа моего сгубило. А Николай... Он совершенно нормальный, когда не пьёт... Добрый, щедрый, всем помогает. А как выпьет, то будто подменили человека... Я ведь тогда хотела, чтоб вы с ним поговорили... Он умный, интеллигентный человек. Он бы, может быть, вас послушал. Ему вы очень понравились тогда... Как вы отпевали... Он очень несчастный... Неприкаянный... И Бога ищет... Вы знаете, как много он читает! И всё о Боге... Он порой только за этим и приезжает, чтобы книги у меня брать. Давно, ещё в советские годы, когда я к Богу пришла, мы с ним много говорили о Боге... Я уже тогда много читала, помогала даже батюшке распечатывать книги. Николай часто возил меня на своей машине в лавру, к старцу, за самиздатовской литературой. Даже когда и в органах служил... Он в управлении был, при большом чине... Тогда не покрестился, потому что опасался. А сейчас... Вино не дает. Трезвым почти что и не бывает никогда... Я вас не сильно замучила, отец Евлампий?
– Нет-нет, продолжайте.
Алевтина Ивановна попыталась распрямиться. Она облокотилась на свою палку, и только сейчас о. Евлампий обратил внимание, что это была старая лыжная палка. Старушка, словно прочитав его мысли, усмехнулась, оправдываясь.
– Вот, от мужа осталась. Где-то чуть ли не на помойке подобрал, приволок в дом, когда у него у самого прихватило ноги... Вот, мне теперь пригодилась... Так вот... Не буду отнимать у вас время на пустяки. После службы у Николая бизнес был... Что-то с недвижимостью... Он всегда был при деньгах... И дела у него всегда хорошо шли... Много друзей... Многим помогает... И мне всегда помогает. Брата только, мужа моего покойного, никогда не баловал. Презирал его. И меня, что с ним связалась. И сына нашего непутёвого.
– Так у вас и сын есть?.. – спросил о. Евлампий.
– О, отец Евлампий, простите! Об этом человеке мне страшно даже упоминать. Признаюсь вам теперь, что он и не родной нам. Когда муж начал сильно пить... А я с ним давно уже не живу как с мужем... Ну, вы меня понимаете. Но когда были ещё молоды... Детей мы с ним не могли иметь. Мне тогда казалось, что по этой причине и пил, муж-то мой... В общем, усыновили мы тогда малыша из детского дома... Простите...
Тело Алевтины Ивановны затряслось от немого плача.
– В общем, – продолжала старушка, – подрос малыш и вырвался из родительского гнёздышка... Он и в школе уже был неуправляемым... Чуть по малолетке тогда в тюрьму не угодил... Армия, казалось, для него была спасением, но тюрьма и там по нему плакала. Все было: и дисбат, и психушка, и снова тюрьма... Сколько я-то по тюрьмам за ним моталась... Болезнь там к нему привязалась. Туберкулёз. Между тюрьмами только и делали, что лечили его. Да ещё эти карты. Чифирь. Поножовщина. Раны. Больницы. Карточные долги. Потом снова тюрьмы. Почти двадцать лет по тюрьмам. Женить пытались его... Да какое там! От одной такой жены еле отвязались... Они с ней в наркотики ударились. Из-за неё и очередной срок схлопотал. Не без помощи Николая, конечно, отвязались. А недавно... Вышел в очередной раз, разыскал меня, явился обрадовать, что жениться вроде как собирается, что и с наркотиками завязал... Что она его счастье. Что – любит, жалеет... Пришёл, весь светится... А через неделю… Нагрянул с каким-то «корешом» – квартиру отнимать... Пьяные оба, страшные. И в церковь повадился приходить в таком виде. Целыми днями меня терроризировал. До того, что заперлась у подруги и нос боялась высунуть. А они мою квартиру чуть не разнесли, документы искали. Окна все повыбивали. Нашли и у подруги. Стерегли день и ночь, не верили, что меня там нет. Пришлось мне тогда срочно вызвать по телефону Николая, умолять его о помощи.
– Так вы по этой причине переехали в наш город? – еле слышно выдавил из себя о. Евлампий.
– Да, отец Евлампий... У Николая здесь какие-то связи... По женской части. Какая-то бывшая его сотрудница... Здесь – большая начальница. Да и подешевле получилось обменять жильё. Как-то получилось у Николая по-быстрому всё это обделать. Помог он мне тогда хорошо. И переехать, и мебель перевезти, и обустроиться, и – пенсию... Всё устроил – быстро и грамотно. Да и хороший он был тогда, трезвый. Закодировался. Какие-то дела ворочал… Злился только очень. И про Бога – ни-ни... Правду, видно, говорят, что не Божье это – кодирование-то. Но меня не трогал. И жена его хоть вздохнула чуток. Обижал, конечно, но не так, как обычно. Не бил, по крайней мере. Другим его злость досталась... По назначению. И сыночка моего напугал тогда. След его потом затерялся. Я было и уезжать уже отказывалась, но Николай настоял. Срамил меня, дурой обзывал, но не тронул и пальцем. Сказал, что если не поеду, то не станет мне больше помогать. Да и с батюшкой нашим тогда рассобачился. Обвинял его во всех моих бедах. Все былые разговоры да увещания ему припомнил, что мне стыдно было ему на глаза показываться, батюшке-то. Но и батюшка благословил: «Езжай, – говорит, – от греха подальше». Вот я и приехала...
– Да уж...
– Да, отец Евлампий, посмеялась надо мной судьба... Хотя... Прости, Господи! Я не ропщу... Но не об этом я, отец Евлампий, хотела вам рассказать... Вы ещё способны меня слушать?
– Конечно-конечно, Алевтина Ивановна, продолжайте, я вас внимательно слушаю.
– Так вот, отец Евлампий... Муж-то мой непутёвый... Прости меня, Господи, за такие слова! Он совсем не мог уже жить нормальной человеческой жизнью. Пропадал где-то месяцами... То с цыганами, то с алкашами разными... Совсем сбомжевался. Я поначалу искала его, находила, отмывала, пыталась и на работу пристраивать. Документы выправляла не раз. Ничего не помогало. И вот, два месяца назад случилось страшное. Как гром среди ясного неба, свалился он на мою голову. Каким-то образом разыскал меня сын, приехал вместе с мужем моим, поил его где-то, как-то выяснил, куда я запропастилась, и нагрянул. Трезвый, в ногах моих валялся, умолял принять его в семью вместе с отцом. Пустила их тогда в квартиру. А он напился, напоил мужа, избил его до полусмерти и учинил настоящий дебош в квартире. Загнал меня в угол, угрожал ножом. Слава Богу, соседи вызвали полицию. Приехал и Николай. Сына в этот раз не посадили, но потребовали, чтобы он, как незарегистрированный, немедленно покинул город. Николай настаивал на том, чтобы я написала заявление, но я его умолила, чтобы он отпустил сына. Николай же пристроил и мужа в больницу, но отругал нас и пообещал, что, если я его, то есть мужа, этого «бомжа безмозглого» не выгоню, то ноги его, то есть Николая, больше не будет в моём доме. Что буду мыкаться одна, и хоть и сдохну, он всё равно не приедет. А сын... Пообещал, что выдернет мне ноги за то, что «сдала его ментам». Простите, отец Евлампий, я уже почти всё рассказала, ещё немного, и закончу свою повесть.
– Я слушаю вас, Алевтина Ивановна, не переживайте, продолжайте.
– Ну дальше что? Мужа в больнице продержали недолго без документов. Шляться у него уже не было сил. Вот и палка тогда эта появилась в нашем доме. – Алевтина Ивановна потрясла лыжной палкой. – Помер мой ненаглядный через месяц. Я находилась в отчаянном положении. Хоронить человека в чужом городе, без документов... Сами понимаете. Вдруг приезжает Николай... Всё трезвый... Ну, закодированный. Свежий такой, вежливый, учтивый... С женой приехал... Быстро всё как-то управил – и с документами, и с похоронами... Ну вы видели его...
– Да, видел, – сказал о. Евлампий, – совсем не страшный, милый такой дедушка...
– Да, милый... Помог опять, как и всегда. Но... Страшно мне стало тогда за него. На Бога он как-то обозлился. А на все мои увещания отвечал грубыми окриками.
Бабушка помолчала.
– А недели через три после похорон, – продолжила свой рассказ, – позвонил сын. Сказал, что скоро приедет ко мне познакомить меня со своей бабой... Да. Он так и сказал. Звонил пьяный. Сказал: что, всё не сдохнешь никак?.. Ну и всё такое. Я, конечно, испугалась... Я ведь совсем одна. Позвонила Николаю.
Она снова помолчала.
– Ну, в общем, не знаю, что там произошло, но Николай приехал вскоре. Злющий. Впрочем, спокойно смог убедить меня, что «этот подкидыш больше меня никогда не побеспокоит»... Так и сказал. Потом ушёл – «к своей бабе»... Тоже так и сказал. Вечером вернулся навеселе. Сказал мне, что хочет креститься, и что – «пусть этот попик»... Простите, отец Евлампий, он так говорил... «Пусть, – сказал, – этот попик со мной поговорит, может и покрещусь». Я его начала уговаривать, чтобы он привёл себя в порядок, что пьяным нельзя принимать такие решения. И... Кто меня потянул за язык? Сказала, что грех это большой – жене изменять. Он размахнулся и ударил меня наотмашь. Назвал дурой безмозглой, как мой муж и как все мои попы... Простите, батюшка, так и сказал. Потом сказал, что уходит от своей дуры жены к другой дуре, но помоложе, и что больше я его никогда не увижу. И что, может быть, никто его никогда больше не увидит. Я испугалась тогда, что как бы он чего с собой в таком состоянии не сделал. И позвонила вам, отец Евлампий.
– Через день, ночью, – продолжила Алевтина Ивановна после некоторого молчания, – вошёл тихо, пока я спала, прошёл на кухню... Под утро разбудил меня какой-то звон. Я чуть не померла от страха. Долго прислушивалась. Только когда услышала храп, взяла себя в руки и заставила доковылять до кухни. Пока пробиралась по темноте, то не знала, кого там увижу... Вдруг – сын?.. Уже и о смерти своей подумала.
Бабушка перевела дух.
– Николай лежал на полу в кухне, пьяный, и спал. На столе стояла откупоренная бутылка с водкой. На полу валялась разбитая чашка. Я пробралась к столу, присела на стул и молилась в полумраке. Он проснулся вскоре, поднялся и сел за стол напротив меня. Я обмерла и молчала. Он тоже молча пил. Потом заплакал. Он жалобным голосом говорил мне, что его никто не любит, что та его прогнала. И попросил меня почитать ему что-нибудь. Я начала читать акафист Николаю Чудотворцу. Мне было очень страшно, но я старалась держать себя в руках и не показывать ему свой страх. Вдруг вспомнила про вас, отец Евлампий... Вдруг вы придёте... И знаете, отец Евлампий, с одной стороны, мне и хотелось, чтобы вы пришли, но, слишком хорошо зная его, я осознавала, что то, на что я надеялась в те минуты, являлось таким недосягаемым... Я вдруг почувствовала такое бессилие, я хотела разрыдаться, я думала о вас, я молилась о нём и каждую секунду ждала удара... Знаете, как в фильмах показывают, когда – на допросе. Когда же он снова уснул за столом, я поспешила в комнату, чтобы вам позвонить. Когда я ползла до телефона, я не знала, что скажу вам. Я еле сдержала себя от того, чтобы не позвать вас. Он пробыл у меня почти весь день. Он заговаривал со мной о Боге, о крещении, о вере. Набрал книг. Но почти весь тот день я была в таком напряжении, что ставшие уже долгожданными удары тогда меня, наверное, и спасли от разрыва сердца. Слава Богу, он тогда уехал... Пришел через день, может быть, и трезвый... Но, ничего не сказав, забрал свои книги и уехал. Я почувствовала это, что совсем уехал, и успокоилась. И не стала вам звонить, пока не выплакала всех своих слёз. Помню ещё, что соседка вызывала скорую. Меня накачали какими-то лекарствами. Я долго спала. Потом позвонили вы... Отец Евлампий! Я так благодарна вам, что вы есть в моей жизни!
А у о. Евлампия давно уже разрывалась голова, и его тошнило. Вдруг он поднялся и, пошатываясь, добрёл до своей сумки.
– Алевтина Ивановна, – еле слышно сказал он, – давайте отслужим чин освящения...
– О!.. А!.. – Алевтина Ивановна всплеснула руками. – Конечно, отец Евлампий... Простите... Я вас совсем замучила своими россказнями...
– Да нет... Не в этом дело, Алевтина Ивановна... Просто у меня что-то сильно разболелась голова... У вас не найдётся таблетки анальгина?
– Ох! Посмотрите... Посмотрите в холодильнике... Там, в дверце...
– Спасибо, – поблагодарил батюшка. Разобравшись, где что лежит, и торопливо разжевав две таблетки, запил кипячёной водой из чайника, не потрудившись даже найти чашку и полив прямо в рот, не прикасаясь, впрочем, губами к носику.
Во время освящения крестики-«голгофки» на стенах пришлось рисовать карандашом и по ним после мазать маслом. Готовые наклейки с изображением этих крестов у о. Евлампия закончились. Из-за этого на стенах от масла остались неприглядного вида жирные пятна. И, прощаясь в тот день с Алевтиной Ивановной, батюшка пообещал зайти ещё раз, чтобы принести таких наклеечек. В связи с этим у Алевтины Ивановны возникло вдруг желание причаститься. О. Евлампий пообещал и это. Но о конкретных сроках не условились. Договорились созвониться. Однако священник долго не решался сам позвонить. Не сразу позвонила и Алевтина Ивановна. Так незаметно пролетели почти два месяца. И причастил её батюшка уже в больнице. Сердечный приступ. Там на вопрос священника о лихом родственнике она ответила:
– Приезжал. Заходил пьяненький. Нахамил всем женщинам в палате и снова укатил. У него, батюшка, странность такая наблюдается. Как выпьет, так – берегитесь женщины! Доброго слова не дождешься... Болен он, болен... Ох! Жаль мне его, батюшка!
Умерла Алевтина Ивановна дома, от второго приступа. За несколько дней до того о. Евлампий навещал её с приходскими работницами. Соборовал и причастил. Матушки организовали дежурство. Во время соборования умирающая молилась и плакала. Она молилась о сыне и о Николае. Отпевал её о. Евлампий в храме. На похоронах присутствовал священник с прихода, где она прежде работала. Сообщил ему о смерти родственницы Николай. Приехал и сам с женой. Трезвый. Сам же организовал и похороны, и поминки. На отпевании молились прихожане с обоих приходов.
На поминках же Николая, что называется, понесло. Сначала он принимался рыдать, то и дело вскакивал с места, пытаясь что-то сказать, и всё поддакивал прежнему духовнику покойной.
– Да! Да, она – такая была... Самоотверженная... Христианка... Любила – всех... Всех, без разбора! Но...
Затем на время замолкал, как будто позволяя высказаться другим присутствовавшим. Впрочем, порываясь перебить, едва вскочив, садился и сникал и, методично подливая в рюмку, тотчас же опустошал её содержимое. Но, в какой-то момент собравшись, он вдруг поднялся, вылез из-за стола и, запинаясь, всё-таки закончил свою тираду.
– Любила она, любила... Бога своего она любила... А-а-а!.. – Николай потряс пальцем руки и обвёл им присутствующих. – И поболее вашего, может быть, любила... А вы, господа-товарищи верующие – можете так любить?.. А!..
Махнул рукой и продолжил.
– Вы книжки свои любите больше, чем Бога... Ах, простите-простите... Я – не то хотел... Э-эх!..
Облокотился на стол и всплакнул было.
– Меня-то... Меня-то – кто теперь возлюбит?!.. А, батюшка? А, товарищ поп?
Ехидно посмотрел на приезжего священника. Затем, повернувшись в сторону о. Евлампия и увидев, что тот суетливо прощается с присутствующими и собирается уходить, осёкся и тоже засуетился.
– Вот – человек!.. Батюшка, отец Евлампий, подождите, я вас провожу.
По пути на остановку и в ожидании маршрутки Николай подозрительно молча держался рядом с батюшкой и только вздыхал. И всё заглядывал в глаза священника, как смотрит незнакомый дворовый пёс, когда не знаешь что следует от него ожидать. Может, залает и станет кидаться, а может, и не станет и, виляя хвостом, лишь подбежит, обнюхает и отойдёт. Когда же о. Евлампий, сделав прощальный жест рукой, запрыгнул в первый подошедший троллейбус, то провожатый не мешкая последовал его примеру. В троллейбусе же кондуктором, конечно, оказалась женщина. Испугавшись, как бы из этого чего не вышло, о. Евлампий поспешил заплатить за обоих. А Николай, никак на это не отреагировав, всё молча, продолжал наблюдать за происходящим. Когда же, присев рядом со священником, он осторожно попытался прикоснуться рукой к колену о. Евлампия, священник машинально отдёрнул колено, тем самым разрядив накалявшуюся атмосферу.
– А... – словно пробудившись от сна, воскликнул Николай. – Добрый батюшка... Заплатил за меня...
Тут он уже бесцеремонно уставился на «доброго батюшку» немигающим, расслабленным пьяным взглядом.
– А вот Алевтина Ивановна, – брякнул о. Евлампий первое, что пришло на ум, – говорила про вас, что вы добрый.
– Да? – продолжал блаженно улыбаться родственник Алевтины Ивановны. – Ну что ж... Она была правдивая женщина...
– А правда... – не подумав о последствиях, зачем-то спросил священник. – Правда, что вы поднимали на неё руку?..
– Что поднимал?.. А!.. Так вам эта старая кури... – Николай вдруг осёкся, сник и чуть было не всплакнул. – Это полный вздор, батюшка. Не верьте всяким нелепым слухам... Я... Я её – любил... Разве можно поднимать руку, как вы сказали, на того, кого любишь?.. Хотя...
Николай внезапно оживился.
– Вот – Христос... Он ведь никого никогда не бил?.. А?.. Вот вопрос!.. Да?.. А Его распяли... Но... Ведь и Он – поднимал... А?.. Не правда ли?.. А кнут... А?.. Помните?.. Помните – кнут... Ха-а-а!.. Кнут – это вам не рука... Знаете, батюшка!.. А я вот думаю, что за кнут-то Его и распяли... Торгаши те... что в храмах сидят... Те и распяли... А? Что скажете?
– Скажу, – в голосе о. Евлампия появилась раздражённая нотка, – что поднять кнут – это вовсе не то, что ударить кнутом... А насчет того, за что распяли, то, думаю, что, скорее всего, не за то, что поднял, а наоборот, за то, что не ударил...
– А! – отмахнулся рукой Николай. – Все вы... Софисты... Только и горазды, что болтать... А как до дела, так сразу в кусты... Вона!
Тут собеседник о. Евлампия замолк и устремил свой блаженный взгляд куда-то в сторону. Затем продолжил, хлопнув о. Евлампия по колену рукой.
– Вон! Смотри, какая здесь кондукторша! Вот на неё бы я с удовольствием что-нибудь поднял... А? Марьванна! Или – как тебя там?!
Николай поднялся было с места, но, не удержав равновесия, рухнул на священника. Затем, снова поднявшись, пошатываясь, побрёл в сторону кондукторши. А батюшка, воспользовавшись тем, что троллейбус остановился, выскочил в открывшиеся двери.
Через год к о. Евлампию обратилась жена Николая с просьбой отслужить панихиду на могилке Алевтины Ивановны. На встречный же вопрос священника, где её муж, она неожиданно рассказала про то, что произошло с ними за прошедший год.
Николай сумел оформить квартиру покойной на себя, продал её и больше в этом городе не появлялся. Потом, завещав всё имущество супруге, заявил однажды, что уходит от неё – «дуры безмозглой» – «в одних портках». В тот же день вернулся домой ночью, когда она спала, и удавился, повесившись на дверной ручке. Рядом с телом нашли записку:
«Прости. Прости. Хоть некрещёный, но добрый. Я сам. Всегда всё сам».
Мне нравится: 1 |
Рубрика произведения: Проза ~ Рассказ
Количество отзывов: 1
Количество сообщений: 0
Количество просмотров: 43
Рейтинг произведения: 2
Свидетельство о публикации: №1230414505303
Автор прозы: Эдуард Поздышев, 14.04.2023г.
Количество отзывов: 1
Количество сообщений: 0
Количество просмотров: 43
Рейтинг произведения: 2
Свидетельство о публикации: №1230414505303
Автор прозы: Эдуард Поздышев, 14.04.2023г.
Отзывы
Добавить сообщение можно после авторизации или регистрации
