Глядя на позднюю осень

устало взмахивая облезлыми крыльями.
Ей уже на взлететь,
этой изуродованной бабочке.
Не помню, кто мне сказал,
что осень - это умирающая весна. 
Нет, не могу припомнить -
память размывается слезами...
Как, наверное, хорошо тому, 
кто никогда не плачет.
Его мысли быстры, как пули,
бьющие не в бровь истине, а в глаз,
его память - как заботливо вымытое зеркало,
его совесть - солидная контора,
умеющая вовремя исправлять ошибки в отчётах.
Его бог чисто выбрит и распят на уютном кресте.
Его сердце не изгрызано мышами сомнений.
Если он радуется, то только маленькими глотками,
чтобы не страдать от похмелья.
Он не протягивает ладони дождю,
солнцу или обиженному ребёнку,
ведь ему становится не по себе, 
когда он видит, 
как время утекает сквозь пальцы.
Он не терпит слабых людей
и считает, 
что между строк
должна лежать белоснежная пустота.
Безусловно, он счастлив.
А я? 
Ведь я мог бы стать таким же, как он!
Почему я гляжу сквозь слёзы
на рыхлый свет вечернего солнца,
задремавший на лесной тропинке?
Почему не отгоняю назойливый ветер,
трущийся о мои ноги?
Почему от своего небритого Бога
я не жду ничего, 
кроме ободряющей улыбки?
День уходит, но я не иду за ним.
Я остаюсь один на один со своей душою, 
открытой ночному небу.
Осень всё ещё жива, и это хорошо.
А когда она умрёт...
От мысли о том, что скоро 
на мою тоску ляжет первый снег,
мне становится светлее.
И я улыбаюсь.
И думаю, что, быть может,
и Бог не ждёт от меня ничего,
кроме таких вот внезапных улыбок.