Проза «Цена свободы (дверь через дверь) Часть пятая. Глава 4, 5»

­

4.

— Уходи отсюда, оставь нас в покое — жестко произнесла Наталья Владимировна, посмотрев на Лену, которая, в этот момент, стояла, прижавшись к стене коридорчика.

— Хорошо, я уйду, но мне нужно забрать одну единственную вещь. После этого, я обещаю, что больше не появлюсь. Если тебе лучше, чтобы твой сын находился в состоянии живого мертвеца, под контролем сотрудников, напяливших медицинские халаты, то пусть будет так — изменившимся голосом, с включением признаков сильного ожесточения и раздражения, ответил Егор.

— Нет здесь того, что тебе нужно. Еще раз прошу тебя: оставьте меня, Лену, Егора в покое — настаивая на своём, ответила Наталья Владимировна, а Лена по-прежнему стояла неподвижно.

— Я еще вернусь. Сейчас у меня нет времени — произнес Егор, сразу после этих слов, он подошел к Лене и лишь слегка коснулся своими губами её губ.

Дверь захлопнулась громко. В течение десяти секунд пространство наполнялось зловещим эхом, и казалось, что еще миг, и кто-то неизвестный обязательно перемотает этот эпизод в обратном направлении. Вновь хлопнет дверь, вновь повторится эхо. Странно, но ощущения обманули, и следующая секунда уверенно дополнила недосказанное: перемотка кадра не нужна, Егор вернется, он сделает ровно так, как и сказал.

Дальше, на смену внутренним выводам, пришла полная, гнетущая тишина. Ни Лена, ни Наталья Владимировна так и не двигались с места. Каждая из них ждала, каждая из них боялась начать то, что проигнорировать невозможно.

Тяжелый ком в горле поспособствовал шагу вперед, в одно мгновение, стало невыносимо трудно дышать, да, и внешний вид Натальи Владимировны: страшно, странно и сумрачно. Старушка реально потеряла несколько сантиметров от своего роста. Она вроде даже не дышала. Ведь ни единого звука, ни единого вдоха и выдоха. Просто неподвижное изваяние. Ничего не выражающие глаза, смотрящие в бездонную пустоту, а там ничего нет, и слишком далеко, что не прикоснуться.

А ведь лучше ничего не делать. Никогда ничего не касаться. Забыть обо всём, ни в чем не принимая участия. Но тогда нужно прекратить размышлять, сопоставлять, хоть как-то анализировать. И получается, что тогда и вовсе ничего не нужно, ведь в обратном случае неизменно все вернется на круги своя, и вновь придется что-то делать, чего-то касаться, и вновь станет невозможно ничего забыть. От этого, замыкая круг, становится страшно. Всего несколько слов. Набор не успевших воплотиться в жизнь планов. Обманчивая пустота, за которой лишь пропасть страха, ни сбежать, ни спрятаться — лишь преодолеть.

Но почему Наталья Владимировна продолжает молчать. Кто-то громко закашлял за дверью. Послышались шаги, спускающиеся вниз по деревянной лестнице. После Лена не выдержала и заговорила первой.

— Вы должны мне объяснить. Сделать это, пока я в состоянии хоть что-то понять.

Наталья Владимировна тяжело вздохнула и отвела глаза в сторону.

— Сложно, всё очень сложно — произнесла Наталья Владимировна.

— И всё же — настаивала на своём Лена, вновь начиная испытывать сильное раздражение и злобу.

— Они не убили Егора. Он и сейчас живой. Только, как бы тебе сказать, он не совсем нормален. Он сошел с ума. Случилось это после того, как он попал к ним, но и до этого, с ним не всё было в порядке. Просто, ты и его друзья не замечали этого, принимали его отклонения за что-то другое — испытывая нескрываемую тяжесть, говорила Наталья Владимировна, её глаза искали понимания со стороны Лены, но почти сразу Наталья Владимировна ощутила, что Лена не верит, не принимает озвученного.

— Вы виделись с Егором? Он в психиатрической клинике? — собравшись с силами, справившись с приливом нервной тряски, спросила Лена.

— Да, я его видела. Он в психиатрической больнице, в закрытом, специальном отделении, куда нельзя пройти постороннему человеку — ответила Наталья Владимировна, после этого она пододвинула к себе стул и, устав стоять на ногах, приняла положение сидя.

— Я могу его увидеть? — жестко спросила Лена, в этот же момент прекрасно осознавая, что ответ будет однозначно отрицательным и не ошиблась в этом.

— Нет, только я могу там бывать — тихо прошептала Наталья Владимировна, ощущая, что, в данный момент, лучше бы иначе, лучше бы, если имелась возможность, доказать, что всё ей сказанное правда.

— Так я и думала. И еще, теперь я не удивлена. Вы могли мне сказать об этом раньше. Впрочем, какая разница, главное, что Егор жив — глухо произнесла Лена, стараясь не смотреть на Наталью Владимировну.

— Но это не он, понимаешь, Егор ничего не соображает, он превратился лишь в подобие человека — более громко, более страстно, проговорила Наталья Владимировна.

— Я догадываюсь, я представляю, о чем вы пытаетесь мне сказать. Только десять минут назад я разговаривала с Егором, я его ощущала. Нет ничего такого, что могло бы обмануть моё сердце. Если вы Наталья Владимировна сумели убедить себя в том, что ничего невозможно, то со мной у вас этого не получится. И, слава богу, что всё это случилось, хотя мне крайне неприятно осознавать, что все эти годы вы меня обманывали. А ведь не было ничего проще, чем просто сказать правду — выговорилась Лена и именно в эти мгновения почувствовала некоторые сомнения: старушка выглядела настолько жалко. Нужно было извиниться, нужно было её обнять, постараться успокоить. Но нет, что-то неизведанное было сильнее, и оно, обхватив намертво, не давало сделать шаг навстречу, несмотря на трепет и мелькание слабых сомнений и контрастов. Всё что могла Лена, это сказать самой себе, как бы на заднем плане, как бы в оправдание: после, еще будет время, ничего никуда не уйдет.

— Тогда кто это, если он не Егор? — спросила Лена.

— Я не знаю, но это не Егор, это другой человек, который пришел за этой проклятой книжкой, из-за которой всё и случилось. Но не выйдет, ничего у него не выйдет — Наталья Владимировна начала сильно нервничать, её сморщенные руки стало потряхивать, заметно участилось дыхание.

— Он ищет рукопись? Почему из этого ничего не выйдет? Вы уничтожили рукопись? — не понимая откуда, но коснувшись этого вопроса, Лена отчетливо поняла: а ведь это основной, самый главный вопрос, что тогда, что сейчас.

В сознании плавали слова и взгляд явившегося из полного небытия Егора. Он сумел обмануть их, он сумел выбраться, сумел сделать невозможное, и сейчас неважно каким образом ему это удалось. Он скажет сам, скажет, когда придет для этого время.

— Я нет, причем тут я — растерялась Наталья Владимировна, Лена сразу обратила внимание на внешний вид Натальи Владимировны, но вида не подала.

— А кто? Кондрашов? — жестко спросила Лена.

Глаза Натальи Владимировны забегали.

— Какая разница? Дело ведь не в этом, а в том, что этой мерзости больше не существует. А тот, кто явился, он хочет, чтобы всё вернулось. Он хочет убить моего сына. Ты понимаешь? — Наталья Владимировна попыталась подняться со стула, но чуть не упала, сразу схватившись рукой за сердце.

— Я сейчас — отреагировала Лена и, опираясь на свою палочку, двинулась на кухню, чтобы принести Наталье Владимировне лекарство.

Приняв лекарство, Наталья Владимировна почувствовала себя лучше.

— Ты не должна верить этому человеку — произнесла Наталья Владимировна.

— Я сама решу — пробурчала Лена, понимая, что лжет, и от этого испытывая что-то подобное странному восторгу.

Наталья Владимировна хотела отреагировать на слова Лены, но не успела, и вновь заговорила Лена.

— Вы точно её уничтожили?

Вопрос прозвучал. Лена не сводила глаз с лица Натальи Владимировны. Нужно было поймать малейшее изменение, любую, даже очень скрытую эмоцию, и у Лены это получилось. Наталья Владимировна не смогла скрыть обозначившихся неуверенных сомнений.

— Да, этой страшной рукописи больше нет — ответила Наталья Владимировна, и теперь, Лена точно знала: Наталья Владимировна лжет. Рукопись существует, и Наталья Владимировна знает, где она находится.

— Зачем ты спросила о Кондрашове? — спросила Наталья Владимировна.

— Он предатель, у меня нет в этом никакого сомнения — жестко ответила Лена.

— О чем ты? Зачем тебе всё это? — ощутив озлобленность в голосе Лены, спросила Наталья Владимировна.

— Еще не знаю, но от прошлого не избавиться. Мне, уж точно — ответила Лена, а спустя полминуты она молча, не попрощавшись, покинула квартиру Натальи Владимировны.

5.

Выйдя от матери и Лены, Егор испытывал двойственные чувства. С одной стороны, он оказался не готов к тому, что мама встретит его таким образом, но, с другой стороны Лена, она осталась прежней, она не предала его, он может на неё рассчитывать. От этого становилось тепло на душе, несмотря на поведение матери, и от чего-то что-то упорно подсказывало, опоздав вновь: реакция мамы, она не могла быть иной, для матери он Егор давно умер.

Быстро оказавшись возле развалин здания бывшего института, Егор сбавил скорость, а оказавшись на расстоянии в несколько метров от двери, остановился. Необходимо было сделать паузу. Ведь до этого он не имел времени, чтобы добраться сюда, чтобы проделать путь в обратном направлении. До этого он неизменно оказывался в темноте, терялся в неизвестности, чтобы вновь ощутить себя, попав в спасительный периметр мрачного коридора, предбанника перед входом в один из двух этих миров, в каждом, из которых он есть, и в тоже время, его нет не в одном из них.

Егор потянул дверь на себя, но она не сдвинулась с места. Проход был основательно и надежно закрыт, это означало только одно: он не ошибся в своих размышлениях. Есть лишь один вариант, одно направление. Нет никакой возможности проделать путь обратным порядком, чтобы сначала оказаться в мире его нереальных грез, а затем попробовать войти в сумрачное пространство темного коридора с другой стороны.

“Совершенно бесполезная идея. За этим ничего нет, это мне ничего не даст. Хотелось убедится, теперь это сделано” — думал Егор, а вокруг него, стараясь успокоить нервы, находилась привычная картина странного уединения.

Всё рядом, всё в десяти метрах, но не здесь. Как будто граница, которую нарушить табу. Но ведь это не так, ведь это всего лишь ощущение. Всем им просто нет дела до того, что находится рядом с ними. Может пройти пять лет. Ничем не удивят и десять, а они так же, ничего не меняя, будут проходить мимо, ничего не замечая. И всего лишь от того, что не надо, от того, что ограничено, и пока кто-то ни подтолкнёт, ни поведет за собой, они не двинутся с места, ничего не изменят. Грустно, так что связывает сухостью рот, но хорошо или плохо. Какая безмерная относительность, или самая примитивная инфантильность. Кто-то должен сделать, кто-то должен что-то положить в рот, обдумать, принять решение, запомнить, составить план. Кто-то, но не они. Путь будет один, пусть будет десять. Всё равно, лишь бы не множество. Вот от этого общее озарение бесконечно опаздывает, неизменно добирает своё задним числом.

Как просто и как доступно. Безмерно гениален этот человек. Ему дано больше, чем другим. Он — автор. Ему доступно авторство, которое станет светом для всех. Он рожден не таким, на него был наложен знак свыше.

И нет ничего этого. Нет, и никогда не было. Точнее было, но в точности до наоборот — он не гений, он даже не автор, а тот, кто просто выпал из общего ряда. Не для того, чтобы стать особенным, а только от того, что высшие, незримые силы забраковали данного индивида, вышвырнули из строя, чтобы не мешал. Но он, вот паскуда, каким-то неведомым образом сумел не просто выжить, но и не смирился со своей участью.

Одно наползает на другое. Выше и крепче стали стебли грязной от пыли крапивы. Не изменились кучи битого кирпича, и почему никто из местных жителей не растащил весь этот кирпич, для собственных нужд — это было последнее, о чем подумал Егор, после он, в какой уже раз, не ощутив момента перехода, провалился в полную, неосознанную пустоту, в которой был, в которой не мог себя ощущать, а значит, его там не было.

Места стало еще меньше. Даже имевшаяся до этого крохотная доля сомнения теперь исчезла. Пространство, плохо объяснимого коридора, сократилось, вместе с этим стало тяжелее дышать. И естественным выглядело, что Егор очень быстро ощутил приступ истерической нервозности, которая наплывала жаром, схлынув, обдавала холодом. Времени мало, оно не простит промедления. Всё происходящее с ним, происходящее здесь, начало обратного отсчета, и через неизведанное, но неизбежное, количество проходов сквозь дверь через дверь, он не увидит заветной двери, она исчезнет, станет недоступной. Только теперь ничего не вернется, не будет никакого кругового движения — это чувствовалось, это застывало пленкой на губах, стуком в висках.

Егор толкнул дверь, покинув темное пространство.