Мой, Пушкин, душу мне своим роскошным слогом, от скверны беспросветной очищай. В краю, разбитом подлым бандерлогом, она звучит почти что, как прощай! Или завоет вьюгой, скорбным плачем зайдётся, как голодное дитя. Мой Пушкин мной неистово оплачен, оплакан. И испачкан, как дегтярь, мой внешний вид. Не дельным человеком, не думая о красоте ногтей, живу, недельным циклом исковеркан итоговых программных новостей четыре года у Аэропорта, где мины, град по взлётной полосе, где в школе твой портрет и взорванная парта. Хожу в бинтах больничных, как и все, поверх одежд накрученных слоями в гуманитарных буднях. В выходной не выйти, не испачкав в минной яме, усталую походку. Как стеной, от города и света отгорожен ржавеющей железной колеёй. О, Пушкин мой, я очень осторожен. Полтавою укушен, как змеёй, прислушиваюсь к грохоту и гулу, готов к дуэли, битве, тишине. И верю Богу, и не верю Гуглу, донашивая Гоголя шинель.