Колибри на земле Франца Иосифа (глава 15)

Глава 15
В «БОЛОТЕ»

Да не было никакого болота! И речкой-то не назовёшь: перешли, не снимая брюк. Вдвоём с пацаном, с пятиклашкой.

«Тут не пионеров – тут детсад купать», – подумал, завязывая шнурки. Какие там пионеры? Запретная зона: лагерь на той
стороне, километрах в полутора-двух. Днём – и то не видать за деревьями.

«Не как у нас». Всё тут гуще – кусты, деревья. Лес густой. Весь берег зарос. И не поверишь, что немец был. Природа! Луна сверху, над лесом, и снизу – из речки. Ночной пейзаж! Всё видно. Деревня в двух шагах: на задах – тайга, джунгли.

В джунглях – человечьи следы: пара бутылок, кирпичи, доски с гвоздями. Сарай, видать, раскурочили – костёр жгли.

А до города ещё топать!..

Обещали утром на УАЗике – «как графа Шереметева». А тут пацан местный: не фиг ждать, за час пешком дойдём, успеем, можно в брод… И незачем в город: станция рядом, поезда то и дело. До самой Москвы.

Нормально. Утречком, часу так в пятом: «Не ждали?»

Где этот салажонок? Сказал: «Валер, я щас». С час! Купаться приспичило: «Там вон, за кустами, яма. С ручками».

Жди теперь! Сусанин сопливый! Самому, что ль, искупаться?

Его осветили фарами.

Может, подкинут?

- Как водичка?

- Вода – мёд! – отозвался, ожидая знакомой рифмы – о том, что происходит, как только вылезешь.

- Ты как со старшими разговариваешь?

Земля уплыла из-под ног. От удара в лицо опрокинулся навзничь.

- Вырубился!

- Классно ты его!

И хором – по нарастающей. Разом мотор заревел сам собой – громче, ближе. А с ним и транзистор, музыка – громче мотора. И голова загудела.

«Нарочно заманил! Гад! Шестёрка!»

- Ты не свинчаткой?

- Я что тебе, извращенец? Чтобы жмурика…

Опять – как жеребцы.

- Куда его?

- Сперва макнём, освежим.

В лицо посветили.

«Дети в подвале играли в гестапо». Голова хоть с трудом, но работала, разглядел. Не дети: им лет по восемнадцать. Трое их: один, в очках, чуть подальше, руки за спину заложил.

- Не зажмурился!

- Живей всех живых! Годен к строевой!

«Пьяные», – понял по голосам.

- Орать будет – пасть заткнём.

- С двух концов сразу!

Он чувствовал, что не встанет. Встанет – упадёт. И встать не дадут.

От воды повеяло холодком. Лицо горело. Разок нырнуть – всё прошло бы.

Больно пнули в бок – ботинком.

- Отставить! Отключится – кайф не тот. Всё равно, что Дуньку Кулакову.

- Вы чё?..

Он всё слышал, хоть и соображал с трудом. Один вякнул по-своему.

- Я сказал: ПРАВО ПЕРВОЙ НОЧИ!

Другой отпихнул ногой рюкзак – прямо в воду. Не за этим они…

- Всем хватит! В очередь!

Командир! Он и ударил.

«Бровь рассёк, падла!»

Бровь саднило.

Ещё сильней заревел транзистор, заглушив мотор.

Кричать без толку. Услышат – не выйдут. Мало ли, скажут, кто.

- А ну, ко мне, быстро! Ползи на брюхе!

«Не дождёшься!» Пусть хоть убивают, хоть что…

- Вас всех потом…

Слёзы – сами собою.

-Тебе повторить? На брюхе, быдло! – Ещё отступил на шаг-другой, от воды подальше, брюки начал расстёгивать.

Транзистор не унимался.

«Нож где-то был», – щёлкнуло, как сигнал. Ну да, складной, в брюках. В каком кармане? Только руку сунуть…

Он видел ноги. Успел лицо защитить – отвёл удар.

- Не трожьте Валерку!

Пацан! Друг! Не сбежал, не бросил – будто руку с берега протянул.

Его убьют!

- Я сказал: не трожьте!

И залепил одному – мокрым песком, горстью. Другой по мелководью за ним.

-Держись!

Успел, дотянулся.

- На, паскуда!

Он ткнул того, кто ближе – с залепленной рожей. Куда? Всё равно – не глядя: куда достал.

- Всех зарежу, падлы!

Кровь ударила в голову, взбодрила.

Полная луна осветила всех: тот, шакалом воя, присел, тот мечется, не соображая.

Он тоже плохо соображал. Ему бы со всех ног к машине: она у них на ходу, как танк. Успел бы наверняка.

Как знать, что было бы?

- Ружьё тащи!

Всех разом отрезвило.

- К нашим дуй! – будто эхом отозвался.

Где наши? Пацанёнку не надо пояснять: по тропе – и в деревню, к родным огородам. Куда ещё?

А сам? Рванул было в сторону, в заросли. Под ногами – как назло…

Он споткнулся, больно ушибся, выронил, налетел на что-то. Кажется, гвозди.

- Зарезал, сука! – как баба по покойнику, голосил пораненный. – Задницу проткнул!

В лицо опять – как прожектором. Прикрывшись рукой, он чуть не напоролся на нож. Вплотную. Нож с кнопочкой: лезвие то спрячется, то выскочит. Как лазерный луч.

- Не хотел с нами по-хорошему!..

Враг пёр, не глядя под ноги. Из темноты, прикрываясь светом, в тёмных очках.

- Ты где там застрял, придурок? Уйдёт!

И матом.

«У них не заряжено!»

Вовремя осенило. Рука сама собой нащупала потяжелее…

- Ты ещё, гад!..

Что его удержало – в последний момент, чтобы ещё раз от души? Хрип – глухой, гортанный. Он и представить себе не мог. Так на войне – настоящей, а не той, что в кино, – хрипят раненые, не в силах ни выть, ни реветь. Даже и не стонут, упрашивая, чтоб их свои добили.

- Граф, ты чего?

Это уже издали, из-за кустов. Расслышал. Рядом, сбоку, громыхнуло – один раз за другим, хлестнуло по веткам. Как саблей
срезало.

Что значит – пули свистят!

Потом лишь ветер свистел. Подвывало эхо.

Остановился, за что-то зацепившись. Сел на траву в лощине. Не сунутся – не на бульдозере. Обнаружил, что весь в крови. Ладонь располосовал. Когда? И не почувствовал: так, слегка обожгло.

Больше не стреляли. Послышалось, как газанула машина.

Это не деревенские. С Брянска откуда-нибудь, с Москвы.

- Валерка!

Он откликнулся: дескать, живой, ничего. Потом кричали большие – недолго, издалека. И не ему – пацанёнку: чтобы не бегал. Никто и не двинулся.

И не надо. Сплюнув, обработал тем, что всегда при себе, приложил какого-то мха. И растянулся.

Его мутило. Не оттого, что потерял много крови. Чего там? Стоило лишь представить. Чтобы эта погань!..

- Уроды!

Он знал: это не только «на зоне». У них в художке один просвещал. Дескать, среди их брата полно таких. И были, мол, в Греции, в Италии гении, за обучение брали с парней «натурой». Да ни за что бы! А кое-кто откупился таким Макаром от армии – в Канах, не где-нибудь.

Да хрен с ними! Эти хоть по согласию, знали, на что шли. А Егорка Городищенский? Был разговор: какие-то зимой проезжали, воспользовались, что человек без ума. Потом бросили разутого и раздетого. Не посмотрели, что старик. Весной нашли в Демьяновом лесу, ближе к пионерлагерю. Отмучился!

Их бы за одно только это – как крыс поганых!

«Показали нож – бей чем ни попадя, чтобы сразу с копыт, хоть насмерть».

Он когда ещё слышал.

«И не думай! По малолетке дадут условно».

А чем докажешь? Кто подтвердит? Мальчиш-Кибальчиш? Да его завтра же – в другую деревню, в город, к родне. Чтоб подальше, чтоб никому… «Суд наедет: отвечай-ка!» Кому это надо? Да по такому делу!

Пацан – молоток! Не струсил. Ведь спас его. А он даже не спросил, как звать. Тот целый день вокруг вертелся. Потом всю дорогу анекдоты травили. Кто же знал? Парень не из лагеря – деревенский: заскочил, думал, друг прошлогодний приедет из города.

Кто этот друг? Какие деревни поблизости? Искать, что ли, будут?

У этих, если что, и на ружьё лицензия. Скажут – поехали на природу, с ночёвкой. Ну, выпили. А он – из хулиганских
побуждений, из-за угла, с целой кодлой…

Кому поверят? Он сам поверить не мог. Да, он тренировался. Драться приходилось: принимали не за того. Он бы с любым из них, хоть с трезвым... Но трое сразу, с ружьём! И этот друг: вовремя исчез, появился вовремя.

Он подумал – и не в первый раз, – что Бог есть. Должна быть какая-то сила, что правит всем по своим законам. И что молитва – не зря. Бабушка на каждую службу писала всех: его, «рабу Галину со чадами».

Если ОН есть – неужели допустит? Чтобы за такую тварь!..

Он шарил в траве. Найти бы хоть что-нибудь – лимонку какую, мину. Тут воевали, стреляли. Поближе к лагерю берег круче – с берега шпарил пулемёт. И из лощины строчили, из-за дубов.

А на той стороне, ближе к городу, мама с бабушкой от карателей спасались. В валенках на босу ногу, в метель, в мороз
сталинградский, по целику. На гусар чуть не налетели. Те галопом – мимо, в двух шагах.

Разве не чудо?

Об этом – даже на поминках. Бабушку проводили, сели за столы – и сразу: кто воевал, кто в партизанах, кто нет. Старухи пропели «Вечную память», «Был распят, неповинен» – и опять обо всех убиенных, умученных. И старика помянули – того, что встретил, проводил. Царство небесное!

Маму утешали: вот, мол, голод, война, младшенький с фронта не пришёл, дом сожгли, старика живым в землю… А гляди-ка – на девяностом году… Из нынешних вряд ли кто.

Выпили, не чокаясь, за новопреставленную рабу Параскеву. И он принял. Гали не было, а то бы – «не пей, Иванушка».

Отец тоже не утерпел: нечего, мол, поваживать. И так уж… Было дело: явился в школу под градусом, прямо в классе развезло. Позор! «Домой не приходи!» И не пришёл же, неделю прятался. И где? В курной избе у пропойцы дяди Эдика. Там ни света, ни радио, половина окошек выбита.

«Пороть надо было! Всё руки не доходили».

Чтобы не раздувать сыр-бор, переключились: вот, руки золотые, да без царя в голове…

Тут тёти Зоина сноха: «Валера, помоги! Не хочу с алкашами связываться». В общем, дело плёвое – оформить кое-чего. Неделя – максимум. Где? В том самом лагере. Далеко? Не проблема – туда и обратно. «Уж выручи: не успеваю». Само собой – заплатят, пусть не переживает.

«Поить не вздумайте!»

Как говорят – снявши голову…

В деревню он не зашёл, обошёл стороной, лесом.

Продолжение следует