28 января 1996 года умер Иосиф Бродский, и 28 января (по старому стилю) умирал раненый Пушкин, которого Бродский боготворил. «Вечером в субботу 27 января 1996 года он набил свой видавший виды портфель рукописями и книгами, чтобы завтра взять с собой в Саут-Хедли. В понедельник начинался весенний семестр. Пожелав жене спокойной ночи, он сказал, что ему нужно ещё поработать, и поднялся к себе в кабинет. Там она и обнаружила его утром – на полу. Он был полностью одет. На письменном столе рядом с очками лежала раскрытая книга – двуязычное издание греческих эпиграмм. … Сердце, по мнению медиков, остановилось внезапно». Вскрытия тела не было. 1 февраля 1996 года в Нью-Йорке в Епископальной приходской церкви Благодати прошло отпевание. На следующий день состоялось временное захоронение: тело в гробу, обитом металлом, поместили в склеп на кладбище при храме Святой Троицы на берегу Гудзона, где оно долго хранилось. Полтора года ушло на согласования, чтобы перевезти гроб с телом поэта в Венецию и похоронить. Когда тело везли из Нью-Йорка, гроб раскрылся, а когда грузили на катафалк, вовсе переломился пополам. Стали хоронить, копать могилу, наткнулись на чужие кости. 21 июня 1997 года на кладбище Сан-Микеле в Венеции состоялось перезахоронение тела Иосифа Бродского. Бродский не был православным и не был католиком. Поэтому похоронили его в протестантской части кладбища. Эпитафия на захоронении Бродского гласит: «Со смертью не всё кончается» В жестяной ящик на могиле поклонники Иосифа кладут его любимые сигареты, записки, стихи. Мои друзья, живущие в Италии, по моей просьбе положили скромный букет и от меня. *** Иосиф умер на посту, сражённый за столом инфарктом. И я, сражённый этим фактом, брожу по чистому листу, как по Венеции в отливы. Он там, на острове лежит. А я Иосифом счастливый, мой мир ему принадлежит. А он принадлежит потомкам, Создателю и языку. Я с ним и без него под током, мой день подобен ясаку, что я плачу ему и плачу в восторге чувств и вообще. Смотрю на мир через калачик, брожу без шпаги, но в плаще. И до известного предела ласкаем Музами в миру. И верю в слово, чувство, дело, и за столом, как он, умру.