Вход Регистрация

ПЕТЕРБУРГСКИЙ РОМАН. Женихи, благодаря политике «домашних тапочек», от неё всё-таки отстали. 4.

Глава 3.

Женихи, благодаря политике «домашних тапочек», от неё всё-таки отстали.

Родственники матери, конечно, окружили Бахметова обещанными заботой и теплом. Больше всего времени он проводил у своей двоюродной сестры Маши. Отцом её был один из известнейших финансовых тузов города, Владимир Павлович Вольский – брат Елены Павловны. Есть необходимость сообщить о нём два слова отдельно.
В недавние советские времена лет двадцать подряд Владимир Павлович перебивался хлебом вечного заместителя местного управляющего единственным на тот момент сберегательным банком. Управляющие менялись, Вольского же начальство всегда прятало за их спинами. Должность Владимира Павловича устраивала, давая силу по-настоящему направлять шелестевшие по стране мутные потоки налично-безналичных денег, и где-то даже авантюрно воплощать в жизнь изобретаемые им бесконечные технологические парадоксы. В обвалах экономической неразберихи начала девяностых Вольский не растерялся. Набрав при помощи знакомых чиновников в Москве миллиардов на семь кредитов, в считанные месяцы он азартно слепил ту великолепную модель собственной финансовой империи, при которой едва ли не любой юридический объект на территории Петербурга в значительной мере зависел непосредственно от его, Владимира Павловича, воли. «Империя» процветала, и служить ей считали за честь даже те номенклатурные управляющие, в чьём подчинении долгие годы находился сам «император». Тогда не удалось избежать и теневой стороны возвышения – во Владимира Павловича дважды стреляли, пытались взорвать одну из его машин и еженедельно натравливали на его банки следователей из прокуратуры.
Первая супруга Вольского, родившая ему красивую кареглазую Машу, последние восемь лет находилась в психиатрической клинике, откуда её уже не рисковали выпускать на свободу из-за частых попыток завершить земной путь. Разведясь с ней, Владимир Павлович сейчас был женат на замечательной красоты блондинке, в девичестве танцевавшей во второй линии кордебалета в том же театре, где пела Елена Павловна. Маша как-то назвала свою мачеху «гладкокожей кошкой», и это определение подходило к ней более, чем удачно. Несмотря на то, что ей было уже лет тридцать пять, она сумела сохранить изящно выверенную пластику каждого движения; и даже имя своё – Лара – при знакомстве произносила нараспев, почти мурлыча и впиваясь томно-игривым взглядом в глаза собеседнику. Детей от Вольского Лара иметь не хотела, поскольку совершенно не терпела ничего из того, что было связано с бестолковыми ребяческими визгами и беготнёй; с Машей же до поры поддерживала подчёркнуто дружеские отношения, хотя и чувствовалось, что она в них совсем не нуждается. Встречались они с падчерицей редко – Маша жила отдельно, в подаренной ей отцом квартире на Крюковом канале. Сама Лара, на пару с Владимиром Павловичем, занимала роскошные, чуть ли не в полтора этажа, апартаменты в огромном доме за зданием консерватории.
Маше было уже двадцать три года. Разница между её и бахметовскими летами была такова, что Маша не могла припомнить далёкие годы детства, когда Сергей бывал у Вольских и возился с ней целыми часами. Встретившись с братом, она мгновенно с ним сблизилась, почувствовав в Бахметове действительно родную душу. Маша, внешне привлекательная девушка, была очень замкнутой по характеру, и замкнутость эта замечалась всеми. Время от времени, хотя и нечасто, в глазах Маши, как и во всех движениях, ясно сквозила боязнь – то ли общения с кем бы то ни было, то ли наоборот, что общением с ней пренебрегут. Наверняка, чёрту эту, как и свою обворожительную внешность, она получила в наследство от матери.
Маша сочиняла по заказам редакций журналов коротенькие рецензии на бестселлеры или новые театральные постановки. Жила бы она понравившейся ей ещё с университетской скамьи безмятежной жизнью «эстетки», посещая через вечер выставки авангардистских шедевров и тусовки театральной богемы, если бы не была дочерью самого Владимира Павловича Вольского. Пропустить мимо себя богатую невесту (тем более, хорошенькую собой), увы, не мог ни один уважающий себя жених. Молодые люди в буквальном смысле взяли Машу в осаду, поочерёдно заливая её потоками красноречия, загадочных улыбок и даже предложений вечной страсти. Конечно, они считали её за чувственную дурочку, которую можно обольстить одним лишь пылким признанием. Маша же была хоть и чувственной девушкой, но далеко не дурочкой, и её до тошноты удручала пошлая двусмысленность положения принцессы, готовой вступить в пору брачной жизни. Переживания по этому поводу были так тягостны, что заметивший её состояние Владимир Павлович предложил даже использовать его телохранителей для отпугивания назойливых честолюбцев. Честно говоря, Вольского беспокоила и физическая безопасность дочери. Он прекрасно понимал, что Маша является тем слабым звеном в сверхмощной цепи сфер его влияния, дёрнув за которое, его недоброжелатели могли бы извлечь значительные для себя выгоды – чтобы досадить ему, конкуренты могли пойти на любую гадость. Отвергая все посулы отца, Маша ни в какую не соглашалась ехать «пожить» куда-нибудь в Италию или Швейцарию, предпочитая вести почти затворнический образ жизни с многочасовыми лежаниями на диване да разговорами с подругами и прислуживавшей ей по дому сорокалетней Полей. Раз-два в неделю она выбиралась в театр или просто часами гуляла по городу. Женихи, благодаря политике «домашних тапочек», от неё всё-таки отстали, чему Маша была только рада. В последнее время, однако, к ней стал захаживать в гости Артём Николаевич Ларгин (Маша звала его просто Тёмой), что с ужасом было воспринято Полей как признак чувства со стороны Маши. Молодой человек был приятен на вид и одевался почти со вкусом; по факту же наличия у него всего лишь одного костюма, пары рубашек и трёх галстуков, можно было догадаться об его денежной стеснённости. Жил Тёма у Сенной площади, снимая квартиру на последнем этаже с единственным окном во двор. Закончив года три назад «техноложку», он продавал, где придётся, всякую бытовую мелочь – карманные швейные машинки, электрические вилки для наматывания спагетти и прочую малонужную дребедень. После чрезвычайно рассмешившего Машу знакомства на улице, когда он предложил ей приобрести ножницы для купирования собачьих ушей, она привела его к себе пить чай. В первый же вечер Тёма едва проронил десяток фраз; Маша же, забыв овремени, увлечённо болтала о линиях разбивки садов в дзэн и о морящих себя до смерти голодом дигамбарах. Тёма кивал головой в такт её фразам, сам же украдкой и немного растерянно оглядывал неброских цветов туркменские ковры на стенах, китайские фарфоровые вазы и натёртый до блеска паркетный пол. Маша от его немногословия была в упоении и тараторила без остановки – сказывалось, видно, добровольное заточение последних двух лет. Конечно, она хотела понравиться гостю. Поля избранника Маши забраковала сразу, заподозрив Тёму в желании стянуть какую- нибудь дорогую вещь. Пару раз она говорила подруге по чаепитию, убиравшей квартиру двумя этажами выше, что этот «молодчик» только выглядит простаком, предлагая ей, Поле, принять от него в подарок самомоющую швабру. Сейчас он смотрит Маше в рот, а сам ужом вползает в сердце неопытной девушки и скоро уж проявит корыстную сущность. У Поли был мотив презирать Ларгина; он стоял на пути её любимца, «по всем манерам аристократа и мужчины» – Евгения Александровича Раевского. Тот тоже обхаживал Машу, но она отчего-то пока отдавала предпочтение именно Тёме.

Мне нравится:

Рубрика произведения: Проза ~ Роман
Количество рецензий: 0
Количество просмотров: 33
Опубликовано: 07.06.2019 в 21:38

Просмотреть профиль автора

Есть вопросы?
Мы всегда рады помочь!Напишите нам, и мы свяжемся с Вами в ближайшее время!