
Есть такие
странные люди... Вечно они всем недовольны, всё их не устраивает, всё везде не
так, окружающие сплошь дебилы и, в общем, весь мир — дерьмо. С такими мыслями
они доживают свой обыкновенно короткий век и однажды, измучившись вконец, решаются
порвать тоненькую нить, связывающую их с этим жутким миром. Способы каждый
выбирает по своему вкусу, и особым разнообразием они не отличаются.
Одним
из таких… странных людей был и я. И когда наступил мой черёд, я просто
спустился по нагретому первым весенним солнышком косогору к железнодорожной
ветке и, выбрав момент, бросился под проходящий скорый поезд. Только и помню
скрежет тормозов, уханье составов и мгновенную неземную боль. Дальше — вспышка
яркого света и темнота...
Спустя
какое-то время я открыл глаза и долго не мог понять, где нахожусь и что со
мной. В голове калейдоскопом мелькали яркие бессвязные картинки, сопровождаемые
слуховыми галлюцинациями, тупая боль заменяла ощущение собственного тела. И
вдруг я всё вспомнил. Из глубин памяти всполохами вспыхнули лежащая в стороне
оторванная рука и непередаваемое чувство летящей в свободном полёте головы. Я
понял, что каким-то чудом остался жив и теперь как минимум тяжёлый инвалид. Всё
предусмотрел (даже выбрал скорый поезд!), кроме этого.
Пока
я пытался осознать своё теперешнее положение, в больничную палату вошла молоденькая
медсестра и, опустив прямо к моим глазам свой великолепный бюст, оживший под
оттопырившимся халатом, стала что-то делать с моими шейными позвонками. По мне
пошла было волна возбуждения, которая внезапно прямо за шеей и оборвалась. «Значит,
ещё и позвоночнику ..…ц», — уныло подумал я и услышал у себя за спиной бодрый
голос девушки. «Вот теперь всё в порядке, — сказала она довольно и, отодвинув
свои прелести на безопасное расстояние, заглянула мне в глаза. — Прекрасно
выглядите!»
«Вы
считаете? — буркнул я в ответ. — И какая часть из оставшегося сегодня особенно
хороша?»
«Ничего,
вы не расстраивайтесь, зато теперь не нужно заботиться ни об одежде, ни об
обуви! Разве только о шляпе...» — и она так улыбнулась, будто только что
сообщила мне о неожиданном многомиллионном наследстве.
«В
смысле?» — заволновался я.
«Вы
ещё не поняли? Теперь это умеют делать!» — Сестричка отошла в сторону и кивнула
на висевшее напротив меня большое зеркало. Я посмотрел и увидел… нельзя
сказать, что себя... Скорее, свой фрагмент... Короче, в зеркале отражалась одна
только моя голова, торчащая из чёрного лакированного ящичка размером примерно двадцать
на двадцать сантиметров, словно цветок из горшка, и дико таращила на меня свои
вылезшие из орбит глаза. Ящичек так подходил к моей шее, держась за неё специальными
зажимами, что мы с ним, похоже, стали составлять одно неделимое целое, как
раньше я — со своим настоящим телом.
«Ну
что ж, — мелькнуло в помутневшем разуме, — не худший вариант». Каким бы мог
оказаться худший, я уточнять для себя не стал.
«Теперь
привыкайте, — между тем продолжала щебетать беззаботным, не к месту
жизнерадостным голоском медсестра, — и, вы знаете, такой уход простой! Вот
здесь, сверху, видите? — маленькая пробочка. В неё для поддержания жизни
достаточно раз в сутки подлить немного обыкновенной воды и всё! Уникальный
аппарат внутри ящичка её преобразует в питательные вещества, необходимые для
нормального функционирования всей головы. Видите, как всё просто!»
Мне
нечего было возразить — действительно, всё очень просто.
Через
неделю, когда, по мнению врачей, моя психика успела достаточно приспособиться к
новому способу существования, меня должны были повезти на похороны моего
собственного тела. Так теперь было принято. Родные, само собой, от моей головы
отказались в пользу исследовательского института, в котором меня спасли, а тело
решили похоронить, как это у них называется, «по-христиански», как будто вся
моя человеческая суть была заключена только в руках-ногах-ягодицах, а голова
здесь совсем ни при чём.
Так
я остался один-одинёшенек на всём белом свете. И руки наложить на себя теперь
не мог, и повеситься было не за что, и курок нажать нечем. Так что хорошенько
подумайте, прежде чем бросаться под поезд в наше научно продвинутое время…
На
похороны меня должна была отвезти медсестра, которая за мной ухаживала. Звали
её Света, и была она весёлой и неунывающей девушкой. Вечером накануне церемонии
она принесла меня к себе домой в обыкновенной спортивной сумке, чтобы завтра
утром, минуя институт, сразу отправиться на кладбище.
Дома
Света водрузила меня на журнальный столик, ласково щёлкнула по носу — мол, не
унывай! — и направилась в ванную принимать душ.
Не
успел я толком оглядеться по сторонам — точнее, поводить туда-сюда глазами, —
как она вышла из ванной в едва прикрывшем великолепное тело лёгком халатике и
игриво повела плечиком: «Ну как?»
«А
ты ничего девчонка!» — невольно присвистнул я и громко сглотнул слюну.
«И
что мы тогда будем делать?» — всё так же кокетливо спросила она.
«Давай
займёмся сексом», — по-простому предложил я. Девушка рассмеялась:
«Но
ведь у тебя нет главного для этого дела инструмента!»
«Но
у меня есть нос и язык!», — возразил я.
«Заманчиво...»
— Света взяла в руки пульт, и из динамиков музыкального центра полилась
коккеровская «You can leave your hat on». У неё
здорово получался римейк знаменитой сцены из известного фильма, и только шляпу
она забыла надеть, чтобы потом оставить на себе. Но и без шляпы всего
остального было достаточно, чтобы вывести из равновесия любого парня. Любого.
Но только не меня. Я мужественно держался, трезво оценивая свои ничтожные шансы
на полноценный оргазм.
В
общем, мы провели замечательный вечер. Я искрился шутками и комплиментами, а
Света периодически подливала в мой ящичек пива и гладила меня по… и гладила
меня.
Затем
она вдруг загрустила и, присев передо мной на корточки, тихо сказала: «Слушай, у
меня к тебе небольшая просьба, пообещай, что выполнишь». — «Языком?» — пошутил
я. Она улыбнулась, но опять как-то грустно.
«Да
я не об этом... Но, если согласишься, думаю, у тебя будут все шансы этой ночью
насладиться сексом, хоть и со стороны…»
И
Света печальным голосом рассказала мне, что давно подозревает своего дружка-сожителя
в изменах, причём делает он это прямо здесь, в её спальне, когда ей выпадает
ночное дежурство. Работает парень вышибалой в баре, понятно, девчонки так и
липнут. Вот он и водит их сюда.
«Я
позвоню ему, совру, что меня срочно вызвали подменить заболевшую коллегу, а
сама переночую у подружки. А ты постоишь вот здесь, в шкафу, за решетчатой
дверцей, сквозь которую тебе будет всё видно, подсмотришь и потом расскажешь
мне. Ну как, согласен?» — спросила она в конце своего повествования и провела
рукой по моим волосам. А мне-то что? Как будто у меня был выбор...
Оставшись
один в душном и пыльном шкафу, я вдруг почувствовал усталость и решил
вздремнуть. Но сон что-то не шёл. Да я вообще, кажется, в своём новом состоянии
ещё ни разу не спал. Ну да! Попробовали бы вы заснуть, торча из ящика, словно
какая-нибудь азалия, когда нельзя ни голову положить на мягкую подушку повыше,
ни свернуться калачиком!
За
этими размышлениями меня и застал Светин бой-френд. Всё произошло именно так, как
она предполагала: далеко за полночь в квартиру ввалился здоровенный рыжий детина,
похожий на ирландского боксёра-тяжеловеса, с пьяной тёлкой под мышкой, и они
прямо на её кровати...
Надо
сказать, я довольно спокойно наблюдал за их кувырканиями, даже успел вернуться
к своим невесёлым мыслям, но когда этот кабан стал пружинить на ней в йоговской
позе кузнечика (это когда и его голова, и ноги находятся в воздухе), не сумел
сдержаться и громко причмокнул от восхищения.
Секс-йог
в тот же миг насторожённо затих, и все его четыре руки-ноги медленно, как лапки
у японского робота-таракана, опустились на кровать. Он слез со своей партнёрши,
и его член, потеряв свою недавнюю заинтересованность, озадаченно свесился.
Я
старался не дышать и не смотреть, но было уже поздно. Рыжий здоровяк-«ирландец»
крадучись подошёл к шкафу и резко открыл дверцу. «Не хило!» — воскликнул он и
спросил, кто я такой и что здесь делаю. Его дамочка в это время выглянула из-за
его плеча и, едва я открыл рот для объяснений, грохнулась на пол.
Не
знаю, что на него нашло, но после обморока подружки он взял меня за волосы и
вышвырнул в окно. Во время этого вынужденного полёта я вспомнил всю свою скудную
жизнь, печально проводив глазами окно, из которого вылетел. Удивительно, но ящичек,
поддерживающий во мне остатки этой жизни, крепко сидел на шее, как костюм
верного размера, и преданно летел вместе со мной. Так мы вместе с ним и приземлились
прямо в открытый кузов гружёного мусором грузовика, не получив — ни он, ни я —
ни одной царапины. Грузовик, словно выполнив какую-то важную миссию, тотчас прямым
ходом направился на городскую свалку, и всю дорогу надо мной как-то раздражающе
бодро развевался красный флажок, прикреплённый к концу его длинной
радиоантенны.
Вылетев
вместе с мусором из кузова, я откатился, как колобок, в сторону от подъездной
дороги и замер. Там и пролежал какое-то время в полузабытьи. Воду в ящичек не
заливали уже почти сутки — отличная возможность тихо и достойно умереть... И вдруг
меня как разобрало, как навалилась на меня жажда жизни вперемешку со страхом
смерти, что я тут же как полоумный заорал на всю помойку, мол,
спасите-помогите! Чуть не посадил голосовой динамик, встроенный спереди в ящичек
и соединённый напрямую с центром речи в мозге — воздух-то в горло не поступает.
В общем, кричал я, кричал и докричался: подошёл ко мне какой-то мужичок в
рваной телогрейке с помятой физиономией и, взяв в руки, прошамкал забитым
слюнями ртом: «О, магнитофонфик кто-то выблофил!» — «Ты чё, мужик, — тем же
истеричным тоном, каким только что звал на помощь, закричал на него я, — обалдел
совсем? Не видишь, это я — живой человек!»
Мужичок
сперва очумело вытаращил на меня свои маленькие зенки, а затем протянул: «Ни фига
фебе! Это мне тюдифа или фнифа?»
Я
внимательно посмотрел на его ухмыляющийся рот и понял причину такого необычного
для здешних мест ярко выраженного лондонского акцента — зубов у него, возможно,
было ещё достаточно для этой жизни, но спереди в верхней челюсти отсутствовали
три самых важных для произношения русских шипящих согласных. Так всех их скопом
он легко заменил одним звуком «Ф». Я невольно улыбнулся его интерпретации слова
«снится» и уже более миролюбиво пробурчал: «Какая разница...» А потом,
спохватившись, добавил: «Слышь, мужик, ты это, не мог бы немного полить меня?»
Мастер
художественного слова на секунду задумался. «Как это? — спросил он и вдруг
поставил меня на землю и как-то нехорошо оскалился. — А, фяф! Фяф я тебя полью!»
— и стал расстёгивать ширинку.
«Стой,
скотина!» — заорал я и на всякий случай плюнул в его сторону, опрометчиво
расставшись, таким образом, с последней каплей жидкости в моём... в моей
голове. Глаза у меня тут же потухли, рот приоткрылся. Остатками сознания я услышал
испуганный крик бомжа: «Эй, фтой, ты тё? Я ф пофутил, погоди, блаток, фяф,
фяф…» Он засуетился и полил меня с головы до ног... то есть всего водой из
бутылки. «Не так, — прохрипел я, — там... пробочка… в ящичке…»
Короче,
откачал он меня. Потом мы ещё поболтали о том о сём, посмеялись, посетовали на
хреновую жизнь и на правительство и на том разошлись... Ну, это сильно сказано.
Я, разумеется, остался на месте. Снова один, и снова в ожидании чьей-то чужой
воли в решении моей судьбы — сам-то я ничего не мог сделать ни с собой, ни с
другими.
На
востоке рождался новый день, а я всё так же стоял у края дороги на городской
свалке и ждал своей участи. Что ни говори, но в этом имелся и свой плюс — не
надо было думать, что же теперь делать, как вообще дальше жить. От меня ничего
не зависело.
Так
я встретил восход солнца и приготовился принять новый поворот в своей жизни. И
он не заставил себя ждать. Спустя какое-то время со стороны закрепившегося на
небосводе солнечного диска показался мой вчерашний спаситель, видимо, со своей
подружкой — такой же грязной и опустившейся особой.
«Вот,
фмотли, — прошепелявил он ей, когда они подошли ближе, показывая на меня, — фюдо
тефники!» Та глянула на «фюдо», присела, как-то забавно хрюкнула и вдруг заржала
всем своим беззубым ртом, тыча мне прямо в лицо своей крючковатой рукой. «Какие,
однако, разные эти женщины! — подумал я тем временем. — Одна при мне в обморок
падает, другая ржёт, третья…»
Я
вспомнил о третьей (точнее, о первой), и глаза мои заволокло поволокой. В памяти
всплыли песня Джо Коккера и распахнутый на обнажённом упругом теле халатик...
Эх!..
Однако
бомж этот оказался не промах. Он сразу же деловито упаковал меня в целлофановый
пакет и куда-то с ним (и со мной) быстро пошёл. Вскоре послышалась знакомая
суета, гул автомобилей — я понял, что мы вернулись в город.
Ещё
через десять минут мы, видимо, пришли к пункту назначения. Бомж водрузил меня
на какой-то ящик, сдёрнул с моей головы пакет и вдруг, без всякой паузы и
подготовки, заорал диким голосом на всю округу: «Глафдане и гофпода, дамы и товалифи!
Только для ваф за умеленную плату! Аттлакфион «Говоляфяя голова»! Доктол Доуэль
фнова в голоде! Подфодите, платите, фмотлите!»
«Начитанный,
гад», — тоскливо подумал я и был вынужден оценить смекалку и деловую хватку
моего нового хозяина. Его подружка стояла невдалеке и плаксивым голосом врала
прохожим, что её выгнал из её собственного дома «богатый алихгар», и ей теперь
негде и не на что жить. Впрочем, может это была и правда.
Не
знаю, долго бы я выдержал этот «аттлакфион», только однажды напротив нас вдруг
остановилась крутая тачка, и из неё послышался детский голосок: «Папа, хочу
себе такую игрушку!» Из окна «мерса» тут же высунулась бритая голова и, протянув
бомжу сотню баксов, спросила: «Мужик, знаешь что это?» — «Конефно, фнаю, —
поклонился и забрызгал слюнями мой хозяин, — это фто бутылофек фамагону!» — «На,
и давай его сюда», — без особых церемоний приказала голова и забрала меня в
машину.
...Девочка,
в общем, оказалась хорошей. Она не обижала меня, ухаживала, вовремя подливала
воды, любила поболтать, и всё бы ничего, если бы не её любимый кот, который
повадился точить когти об мой жизнетворный ящичек. Чего я только ни
предпринимал, чтоб отпугнуть его: и шипел на него, и лаял по-собачьи, и даже
плевался — этот гад как-то быстро уяснил, что я для него совершенно безопасен,
и мог ещё, удаляясь, презрительно провести хвостом под моим носом.
Так
шёл день за днём: девочка — кот, кот — девочка… Вот и все мои развлечения.
Иногда я просил, чтобы она ставила меня на подоконник, и часами рассматривал
улицу за окном, людей, машины, небо, тучи или солнце.
Так
продолжалось до тех пор, пока в «мерс» отца девочки конкуренты по бизнесу не
заложили бомбу, а части его тела, как недавно и мои, не оказались в разных
частях света. Через несколько минут после взрыва к моему подоконнику подлетел
его всклокоченный помощник с пакетом в руках и заорал на меня: «Быстро! Адрес
твоей богадельни!» — «А что случилось?» — испуганно спросил я. — «Вот!» —
вместо ответа он раскрыл пакет и показал мне какой-то круглый окровавленный
предмет, но потом всё-таки решил уточнить: «Всё, что осталось от шефа! Может,
ещё успеем… Он же голова, сечёшь? Без него всему бизнесу кранты!..» Я назвал
адрес института, где из меня сделали горшок с цветком, номер отделения и
фамилию учёного — своего «благодетеля».
Через
пару недель на попечении у девочки были уже два «цветка»: я и её папа. Как мне
показалось, она этому даже обрадовалась и теперь по утрам весело распевала свои
детские песенки, поливая нас обоих.
В
жизни нашей, в принципе, ничего не изменилось, только у кота появилась новая
игрушка, а хозяин его, раньше души не чаявший в своём хвостатом питомце,
предложил дочери отдать его на живодёрню. Мы, к слову сказать, с отцом девочки
после его гибели быстро подружились и даже почувствовали друг в друге родственную
душу. Возможно, в наших судьбах действительно было что-то общее.
Он
по-прежнему управлял бизнесом и, казалось, полностью принял свою новую
физическую сущность. «А что, так проще! — объяснял он то ли в шутку, то ли
всерьёз. — Да и нужен мне теперь лишь один охранник с кейсом для головы, никто
и не догадается, что он носит в небольшой коробочке своего босса». Вот как
человек может быть всецело погружён в свое дело! (Девочка как-то рассказала мне
по секрету: когда от них ушла мама, отец только на третий месяц заподозрил, что
в их семье что-то произошло, да и то точно не мог понять, что именно.)
Однако
эта идиллия длилась недолго. Кто-то выдал семейную «цветочную» тайну
конкурентам, и в этот раз они не оплошали — заложили гранату моему новому
товарищу по подоконнику прямо в отверстие для залива воды. Я на своё счастье
как раз стоял возле открытого окна, наблюдая за сварой воробьёв, когда раздался
мощный взрыв. Взрывной волной меня вынесло из квартиры и волей случая — надо
же! — опять занесло в тот же самый грузовичок с мусором (я узнал его по
легкомысленному флажку). Что ни говорите, а такие совпадения редко, но всё же
случаются.
Впрочем,
вновь оказаться на свалке мне не хотелось, и я решил во что бы то ни стало выбраться
из кузова. Резкими движениями шеи и нижней челюсти мне удалось немного
раскачаться и подкатиться к борту машины, и на первом же ухабе меня
благополучно выбросило из неё. Ещё в воздухе молнией сверкнуламысль, что неплохо бы к чёртовой
матери свернуть себе шею, но, кажется, всё, что можно было свернуть в этой
жизни, я уже свернул.
В
общем, приземлился я довольно удачно — под кустом боярышника на окраине какого-то
смешанного леса — и остался там ждать своей судьбы в виде собаки или хорька,
которые обгрызут мою несчастную голову и сожрут мой мозг. Я прикрыл глаза и
вздремнул в ожидании.
Однако
судьба на этот раз явилась в другом обличье: через пару часов ко мне прямо из
леса вышла маленькая ангелоподобная девочка с белой, как рождественский снег, кожей
и голубыми, как цветущий лён, глазами и тихо сказала: «Пойдём со мной!» И я…
пошёл! Вернее, полетел со своим ящичком сантиметрах в десяти над землёй рядом с
ней. И меня это совсем не удивило, а её — тем более. Я всегда знал, что всё не
так просто в этой жизни.
Девочка
медленно шла и улыбалась мне тихой улыбкой старого и надёжного друга, и мне
было совсем неважно, куда мы с ней идём и почему. Так мы забрались в самую глубь
леса и оказались вдруг перед каким-то старинным особняком в стиле ампир с замысловатым
орнаментом на фронтоне. «Мы пришли, — сказала девочка и, резво взбежав по
ступенькам, открыла передо мной дверь, — сюда!»
И
мы вошли... Мои глаза словно сами собой закрылись, и мне показалось, что я
вернулся домой после долгого вынужденного отсутствия, вернулся туда, где меня
ждали любовь и тёплый ужин. Я понял, что мечтал об этом всю свою жизнь, ещё тогда,
когда был, так сказать, в полной комплектации, — чтобы было тихо, несуетно, а
вокруг все такие же, как я. Как я... Я открыл глаза, осмотрелся и увидел вокруг
десятки, сотни голов, плотно упакованных в такие же ящички, что и я. Они стояли
повсюду — на многочисленных полках вместо книг, на столах, на подоконниках,
прямо на полу; они были разные и вместе с тем очень похожие друг на друга.
Здесь собрались мужчины и женщины, дети и старики, и все стояли кучками, словно
были объединены в какие-то маленькие группки, может, по интересам, и каждая «клумба»
этих «цветов в горшках» тихо и увлечённо беседовала о чём-то своём. Хотя нет, были
и одиночки, они походили на античные мраморные бюсты философов и, кажется, сосредоточенно
думали думу и за себя, и за остальных, — всех тех, кто не способен размышлять о
вечном.
Оглядев
всё это благородное собрание, я поднял глаза на девочку. Она повела рукой по
залу, как бы призывая присоединиться к остальным, и вдруг, звонко захихикав,
убежала.
Мне
стало как-то не по себе. Место это, конечно, замечательное, но дальше-то что?
Ну, постою я здесь какое-то время, может, даже заведу знакомства, ну а потом?
Просто засохну? (В прямом смысле!) Увяну? Но даже если нас здесь регулярно поливают…
«Привет,
— прервала мои невесёлые размышления голова блондинки, стоящая невдалеке, — ты
новенький?» Я вздохнул вместо ответа и помрачнел ещё больше. «Эй! — не
сдавалась она. — А ты какой сорт — южный или адаптированный для местных условий?»
Заподозрив
неладное, я уставился на блондинку: «В каком смысле сорт?» Она весело рассмеялась,
но за этим смехом послышалось эхо какой-то вселенской боли. «Помнишь, в школе
по ботанике нам рассказывали, что растения тоже живые и всё чувствуют и понимают?
— Мне показалось, что она развела руками. — Так вот, это правда! И теперь ты
сам можешь в этом убедиться!»
Я
захлопал ресницами, как девица на выданье. «Да-да! Удивлён? Ещё не понял, где
ты?» — и она повела глазами на большое окно, напоминающее витрину в магазине.
Вверху я увидел горящую синим неоном вывеску из двух слов, написанных задом
наперёд. Я понял, что смотрю на них изнутри, и наконец, сложив в правильном
порядке, с ужасом прочитал: «Комнатные растения», а чуть ниже увидел надпись
поменьше: «Живые цветы в любое время года!»
Я
снова посмотрел на голову девушки в горшке и открыл в недоумении рот. «Вот так!
— печально ответила голова на мой немой вопрос. — А вот это — название нашей
коллекции, — и она медленно, как для несмышлёного ребёнка, прочитала табличку,
стоящую у меня под самым носом: — «Новые поступления декоративных кактусов
прямо из Мексики…»
Блондинка
помолчала, посмотрела на своё отражение в стекле витрины и ободряюще подмигнула
мне: «Ну что, мой милый колючий друг, теперь остаётся только надеяться, что мы
попадём в хорошие руки!..»